упырь объявился, ему не до жениховства было.
– А ты с тех пор решил, что путь к сердцу Фроси лежит через подвиги?
– Вот увидишь, – он убежденно тряхнул головой, – стану знаменитым на все Лукоморье, как Чернослав, и Фрося меня полюбит.
– Любят не за это, дурачок.
– Много ты понимаешь! – нахохлился Кузя. – Я, может, много чего умею. Со мной Фрося как за каменной стеной будет. Да я за нее, если надо, жизнь отдам!
Я глянула на раскрасневшегося мальчишку и поняла, что он не шутит. С него станется. Или расшибется, ища подвигов, или в горящую избу за своей Фросей войдет.
– Скоро там твоя деревня-то? – переводя дух от быстрой ходьбы, спросила я.
– К вечеру будем.
– К вечеру?! – простонала я. – А поближе деревни нету? Мне бы только коня достать.
Хотя и конем обзавестись – задача не из легких. На покупку коня для Ива пара золотых нашлась, а вот для нас – уже нет. Варфоломей перед отъездом наскреб по сусекам несколько медных монеток и, смущаясь, пояснил, что Бабу-ягу благодарят обычно продуктами, а не деньгами. Купить коня на наш капитал вряд ли получится. На то, чтобы легко заработать мешочек золотых магией, изгоняя какого-нибудь местного хороняку, как в Вессалии, тоже рассчитывать не приходилось. Неужели коня красть придется. Подумаю об этом, когда дойдем до деревни. Ох как некстати взбрыкнула ступа!
– Нету тут ничего, – отозвался Кузя. – Большие Бобры на отшибе стоят. До нашей деревни полдня пути. И это я тебя еще короткой дорогой веду, какую не всякий знает, – заметил он и тихонько добавил: – Оно и хорошо, что деревни далеко. Никто не прознает, куда коровы делись.
Солнце медленно двигалось к закату, мы наматывали версты по лесу, делая привалы то на живописной цветочной полянке, то у зарослей малины, то у чистого прохладного родника. Варфоломей, не привыкший к таким дальним походам, порядком устал. Мне то и дело приходилось брать кота на руки, чтобы тот немного передохнул и поберег лапы. Тогда он оживал и принимался сыпать смешными историями. Кузьма не отставал и рассказывал свои. А я предпочитала помалкивать, чтобы не сболтнуть лишнего. Хватит с меня и того, что Кузя считает меня дочкой Бабы-яги. Не хватало еще выдать, что я гостья из будущего.
В пути я не раз ловила на себе взгляды Кузьмы. Мальчишка как будто хотел что-то у меня спросить, да все не решался.
– Ну что? – не выдержала я. – Раскрыть тебе семейные тайны Бабы-яги?
Кузьма смутился.
– А я что? Я ничего.
– Нет уж, говори! Хватит в молчанку играть.
Он помялся и спросил:
– Ты же дочь Бабы-яги… Можешь узнать, что обо мне Фрося думает? Есть ли у меня надежда?
Я призадумалась. Ночевать все равно где-то придется. Если попадем в деревню к закату, не отправляться же в путь, на ночь глядя. Почему бы не остановиться на ночлег у этой Фроси? Хозяйка она, по словам Кузи, опрятная, трудолюбивая, готовит вкусно. А за ужином можно осторожно и расспросить, как ей кандидатура Кузьмы. Может, она уже влюблена без памяти и только и ждет, что он к ней посватается? А этот дурень сватов не засылает, все надеется подвиг совершить, бороду до пояса отрастить. Жалко мне его, ведь влипнет куда-нибудь! А что, поработаю-ка свахой, авось что и сложится. И Кузьме счастье, и мне радость, что малец под ногами путаться не будет.
– Ладно, – кивнула я. – Остановлюсь у Фроси на ночлег и все узнаю. Возьмет она меня с котом?
Кузьма просиял и закивал:
– Возьмет, она завсегда гостям рада.
– Но с одним условием! – добавила я. – О том, что я дочь Бабы-яги, молчок. Иначе пеняй на себя.
– Охота мне языком молоть, – с задетым видом проворчал Кузя. – Буду молчать как рыба.
– Вот и по рукам, – заключила я.
Спустя час мы спускались с заросшего полынью пригорка к небольшой деревеньке, за оградой которой паслось восемь угнанных у Соловья коров, две белых и шесть рыжих.
Сразу за оградой нам встретились две смешливые девчушки, чуть помладше Кузьмы, которые стрельнули глазками в сторону моего спутника, с любопытством оглядели меня и как будто не заметили кота. «Вот какие невесты-то подрастают», – подумала я, украдкой взглянув на Кузьму. Но тот девчонок даже взглядом не удостоил, быстро шагал по улочке к дому своей возлюбленной. А я, едва поспевая за ним, с любопытством экскурсанта вертела головой.
Бревенчатые домики с любопытством выглядывали из-за некрашеных заборов и, казалось, провожали нас окошками-глазами. В них не было ничего сказочного: дома крепко вросли в землю, выпускали в небо дымок из печной трубы, и трудно было представить, чтобы они с кудахтаньем вскочили на куриные ножки и отправились гулять по лесу, как избушка Бабы-яги. Но мне теперь каждый домик представлялся живым существом, которое с радостью распахивает дверцу при виде вернувшихся хозяев, на ночь захлопывает веки-ставенки, а поутру раскрывает их, пробуждаясь с первыми солнечными лучами.
Дом в конце улицы, у калитки которого остановился Кузьма, был не таким. Вопреки уверениям Кузи, этот дом не ждал гостей. Он настороженно щурился мутными окошками и припадал на один бок, как дряхлый калека. На его крыше не вертелся любовно выточенный из дерева петушок, а из смотрящей вбок трубы не вился дымок. Из-под черепицы топорщилась солома, между бревен торчала пакля, делая дом похожим на выставившего иглы ежа. Я глянула себе под ноги, чтобы обменяться взглядами с Варфоломеем, но тот бросил меня и походкой завзятого ловеласа устремился за миниатюрной белой кошечкой, нырнувшей за забор. Следом, с трудом протиснув свое упитанное тельце между досками, скрылся из виду и Варфоломей.
Что ж, придется разбираться самой. Если бы не обещание, данное Кузьме, я бы не стала ждать, пока он взломает калитку, явно не желающую пускать нас во двор, а попросилась бы переночевать в любой другой из всех уютных домиков.
Калитка открылась со скрежетом, как будто собачья пасть клацнула. Я даже обернулась в поисках Барбоса, выскочившего из своей будки, но двор был пуст. Лишь вдальнем углу у забора сидела ворона и деловито копошилась в мусорной куче.
– Надо подмазать, – прокомментировал Кузьма душераздирающий скрежет и, словно оправдываясь за возлюбленную, добавил: – Мужика-то в доме нет. Фрося с бабкой живет. Где уж за всем хозяйством уследить!
Я с опаской покосилась на прогнившее местами крыльцо, ожидая увидеть хозяйку под стать дому – косую, косматую, в засаленном переднике и с недобрым прищуром. Но на крылечке показалась миловидная худенькая девушка в опрятном сарафане, которая тепло улыбнулась и махнула нам рукой.
– Здравствуй, Фрося! – расцвел Кузьма. – А я тебе гостью привел. В лесу встретил, заблудилась девица. Пустишь на ночлег до завтра?
– Отчего же не пустить? – тонюсеньким голоском Дюймовочки проговорила Фрося. – С радостью. Сейчас теста намешу, пирогов напеку.
– Да что вы! – замахала руками я. – Не надо беспокойства!
– Какое же это беспокойство? – мягко, но вместе с тем решительно возразила Фрося. – Гость в доме – радость хозяйке. Пойдем в избу. И ты, Кузьма, заходи на пироги.
– С грибами? – уточнил Кузьма, поедая Фросю глазами.
– С подберезовиками, – заалев, кивнула та.
– Непременно зайду!
Фрося провела меня через темные сырые сени в довольно опрятную комнатку. Я с одобрением оглядела наведенный порядок: белые вышитые занавески на окнах, чистые половички – даже жалко вставать на них пыльными с дороги лаптями. Что ж, похоже, Кузьма был прав, хваля Фросю за трудолюбие и хозяйственность. Снаружи, там, где требовалась мужская рука, дом выглядел не ахти, зато внутри, где заведовала хозяйка, все сияло чистотой и радовало глаз уютом. Только печь была завалена старыми лохмотьями, как будто, спешно наводя порядок, хозяйка сгрудила туда весь хлам.
Я вздрогнула: куча зашевелилась, откуда-то, будто из-под ватного одеяла, донесся слабый, но полный мучения стон. Я обернулась на Фросю и опешила: показалось, что ее глаза полыхают ненавистью, а мягкий
