– Эй, тетка, сколько тебе в месяц платят за твою работу?
Услыхав знакомый голос и догадавшись, что его обманули, муж скинул с себя чепец, бросил решето с зерном и погнался за служанкой, нещадно ее ругая, – и, если бы жена за нее не заступилась, он бы ее тут же выгнал из дома. Потом, однако, все уладилось, и супруги продолжали жить вместе по-прежнему, никогда не ссорясь.
Что вы скажете, благородные дамы, об этой женщине? Разве не правильно она поступила, посмеявшись над забавами своего супруга?
– Какие же это забавы! – воскликнул Сафредан. – Он же ведь так и не сумел ничего добиться.
– А я вот думаю, – сказала Эннасюита, – что ему приятнее было посмеяться с женой, нежели в его-то возрасте убивать себя, амурничая со служанкой.
– Ну, уж если бы меня застали в таком чудном уборе, – воскликнул Симонто, – мне было бы не до смеху.
– Мне довелось слышать, – сказала Парламанта, – что, несмотря на всю вашу хитрость, жена ваша чуть-чуть было не застала вас в столь же неподходящем наряде и что она после этого лишилась покоя.
– Лучше бы вы занялись тем, что творится в вашем собственном доме, – сказал Симонто, – а мой предоставили мне; даже если бы у жены моей была причина на меня жаловаться, – и та самая, о которой вы говорите, – она все равно не стала бы замечать этого, будучи занята делом более важным.
– Женщинам порядочным, – сказала Лонгарина, – надо только, чтобы их любили мужья. Это единственное, что приносит им радость. Те же, которые стремятся во что бы то ни стало удовлетворять свои животные вожделения, все равно не довольствуются тем, что дозволено законом.
– Что же, по-вашему, если женщина хочет получить от своего мужа то, что по праву принадлежит ей одной, так это называется удовлетворять свое животное вожделение? – спросил Жебюрон.
– Я только хочу сказать, – ответила Лонгарина, – что женщина целомудренная, чье сердце наполнено истинною любовью, в ответной высокой любви находит больше радости, нежели во всех наслаждениях, к которым может стремиться плоть.
– Я с вами вполне согласен, – сказал Дагусен, – но присутствующие здесь мужчины не хотят ни понять это, ни в этом признаться. Я думаю, что если уж женщина вообще не способна довольствоваться взаимностью в любви, то одному мужу все равно никогда не удовлетворить ее желаний. Ибо ей мало той любви, в которой живут порядочные женщины, ее искушает низменная, скотская похоть.
– Вы мне сейчас напомнили, – сказала Уазиль, – об одной красивой женщине, у которой был хороший муж и которая, не довольствуясь этой честной любовью, стала похотливее свиньи, а в жестокости своей превзошла даже льва.
– Прошу вас, госпожа моя, – сказал Симонто, – расскажите нам эту историю, – и мы закончим ею сегодняшний день.
– Я не могу этого сделать по двум причинам, – ответила Уазиль, – во-первых, история эта очень длинная, а во-вторых, происходила она не в наше время и была записана одним писателем, – которому, впрочем, вполне можно верить, – но мы ведь обещали друг другу не рассказывать ничего, что уже было написано.
– Все это верно, – сказала Парламанта, – но если это тот самый рассказ, который я имею в виду, то он был написан на таком старинном языке, что, если не считать нас с вами, ни один из присутствующих никогда о нем не слыхал, и поэтому для всех он будет новым.
После этих слов вся компания стала просить госпожу Уазиль рассказать эту историю и не бояться, что она окажется слишком длинною, ибо до вечерней службы остается еще целый час. Исполняя их просьбу, госпожа Уазиль начала так.
Новелла семидесятая
Герцогиня Бургундская, не довольствуясь любовью своего мужа, воспылала такой нежностью к одному молодому дворянину, что, когда ей не удалось сообщить ему о своем чувстве взглядами и улыбками, она просто призналась ему в любви, что окончилось для нее весьма печально[201].
В Бургундии некогда правил герцог, человек очень красивый и в высшей степени благородный, который был женат на женщине, чья красота так его ослепляла, что он совсем не следил за ее поведением. Он хотел только одного – всячески угождать ей; она же искусным притворством убеждала его, что хочет того же. В доме герцога жил один дворянин, который обладал всеми совершенствами, какие только могут быть у мужчины, и был любим всеми, а больше всех самим герцогом; с детских лет герцог держал его возле себя и, высоко ценя его нравственные достоинства, отличал ото всех и доверял ему все дела, которые только можно было доверить человеку столь молодому. Герцогине же, которая была весьма далека от добродетели, недостаточно было любви мужа и тех забот, которыми он ее окружил. Она часто поглядывала на молодого человека, и он так пришелся ей по душе, что она полюбила его до безумия и, всячески стараясь, чтобы он это понял, устремляла на него нежные и кроткие взгляды, изображая на лице своем страсть и тяжко вздыхая. Но молодой человек, который сызмалу был приучен к одной только добродетели, никак не мог распознать таившиеся в этой даме порочные желания, ибо был убежден, что у нее для них нет никакой причины. И сколько эта несчастная, совсем обезумевшая от любви, ни бросала на него страстных взглядов, усилия ее ни к чему не вели, и она доходила до полного отчаяния. И горе ее было так велико, что однажды, забыв о том, что она из тех женщин, которые должны заставить мужчин просить о милости, а потом им отказывать, что она высокопоставленная дама, перед которой мужчинам следует преклоняться, она презрела своих кавалеров и, сделавшись сама храброй, как мужчина, решила избавиться от огня, переносить который больше уже не могла. И вот, когда муж ее отправился на совет, в котором молодой дворянин по молодости своей не принимал участия, она сделала ему знак подойти к ней. Тот повиновался, решив, что она хочет отдать какое-то распоряжение. Но вместо этого, нежно опершись на его плечо, она повела его в галерею и, вздохнув, сказала:
– Я удивляюсь, как это вы, человек такой молодой, красивый и благородный, столько времени прожили в обществе, где множество прелестных дам, и ни разу ни в кого не влюбились и не стали ничьим кавалером?
И, с великой нежностью заглянув ему в глаза, она Умолкла, чтобы услышать его ответ.
– Ваша светлость, если бы вы снизошли до мысли обо мне, то вас бы больше всего удивило, что человек, столь недостойный любви, как я, осмеливается предложить себя в кавалеры какой-нибудь даме – ведь та или отказала бы ему, или просто бы над ним посмеялась.
