Михайло выполз, огляделся, но никого уже рядом с шалашом не оказалось. Конечно, сюда подходил человек. Заплутавшаяся корова или лошадь не стали бы ни с того ни с сего убегать. Было от чего встревожиться, и солдат провел ночь беспокойно. Он то засыпал, то вскакивал, упираясь головой в крышу своего укрытия. Слушал и опять засыпал.
«Кто же это подходил?» — вертелась неотвязная мысль.
Утром Михайло решил посмотреть, не остались ли возле шалаша какие следы, но сколько ни ходил он, согнувшись, сколько ни вглядывался, ничего не заметил. Он зашел в чащу, откуда ночью донесся треск, но и там, на сырой земле, следов не было. Осматриваясь, Михайло повернулся к своему ночлегу и сразу присел. К шалашу крался седой патлатый старичок в старенькой серой рясе, подпоясанной веревкой, и в лаптях.
Не замечая солдата, старичок присел у лаза в шалаш, а потом проворно юркнул туда.
«Утянет хлеб!» — испугался Лапоть, не думая о том, что и шалаш, и сумка могли принадлежать старику. Бегом припустил солдат спасать провиант и успел вовремя. Из шалаша показались растоптанные лапти, худые ноги старика, а потом и он весь. В грязных сухих руках незнакомец держал заветную сумку. Не говоря ни слова, Лапоть ухватился за сумку и потянул к себе. Старикашка, теперь Михайло видел, что это или монах, или какой неудачливый поп, уцепился за сумку обеими руками. Они уставились друг на друга и молча то один, то другой дергали сумку всяк к себе.
Конечно, богатырю солдату ничего не стоило скрутить хилого попишку и отобрать у него хлеб и сухари. Но старичок мог поднять крик, а это Лаптю в его положении было ни к чему.
— Отдай, батя! — негромко сказал он.
А поп вместо того чтобы выпустить сумку, потянул ее сильнее да еще зашептал:
— Господи Исусе Христе, сыне божий, помоги мне!
— Ах, ты так! — Михайло дернул сумку и приподнял ее вместе со старичком над землей.
Старик сучил в воздухе лаптями, но сумку не выпускал.
— Ладно, — сказал Лапоть, отдавая сумку, — твой, что ли, харч?
— Мой, — ответил старичок, прижав сумку к впалой груди и тяжело дыша.
— Ну, давай тогда вместе поедим.
Старик согласно кивнул. Они сели у шалаша, старик развязал сумку и вынул оттуда хлеб, осмотрел его, покачал головой недовольный тем, что солдат уже съел половину. Потом двумя пальцами перекрестил хлеб, разломал и протянул меньший кусок солдату. Покопавшись за пазухой своей рясы, он достал тряпочку, в которую была завернута крупная соль.
Молча, присматриваясь друг к другу, посыпав хлеб солью, они начали есть.
— Ты кто? — спросил Лапоть.
— Сыне, — с укором сказал старичок, — аз — человек… А ты что тут плутаешь?
— Надо… — ответил Михайло.
Больше они ни о чем друг друга не спрашивали, а принялись торопливо жевать, украдкой наблюдая, как у кого уменьшается краюха. Старик ухитрился прикончить свой хлеб первым. Он собрал в ладонь крошки, оброненные на рясу, высыпал их в рот и опять перекрестился непривычно для Лаптя двумя пальцами.
— Ты старообрядец, что ли? — поинтересовался солдат.
— Истинной веры аз праведник.
Михайло полез в карман за кисетом, старичок сразу замахал на него руками, заерзал:
— Убери табачище, не оскверняй место.
Михайло отошел в кусты и покурил там. Старик не отходил от шалаша, наблюдая за солдатом.
«А бес с тобой, сиди», — подумал Михайло. Правда, жалко было сухари, но он решил сам раздобыть еду и пошел по кустам прочь от шалаша. В чаще, недалеко от протоки, он наткнулся на перевернутую долбленую лодку. «Вот это дело! — обрадовался Лапоть. — Теперь можно переплыть на ту сторону». Под лодкой лежало весло и закопченное ведерко. Это было совсем хорошо.
Лапоть перевернул лодку, осмотрел. «Целая, — обрадовался он, — течь не будет». Разглядывая лодку, он услышал за спиной сопение, оглянулся и опять увидел старика.
— Что ходишь по следам? — недовольно спросил он. — Может, и лодка твоя?
— Истинно так, — ответил старичок.
Он пришел сюда с сумкой в руках, не решился оставлять сухари в шалаше. Лапоть рассердился:
— И хлеб твой, и шалаш, и лодка! Может, и деревья здесь твои, и трава!
— То не мое, то божье, а ветка сия, сыне, истинно моя.
«Да пропади ты пропадом!» — выругался про себя Лапоть и хотел было идти, но раздумал и попросил:
— Слышь, батя, ты перевези меня за протоку, на ту строну, и забирай свою лодку.
— Днем-то нельзя, — ответил старик. — А потемну могу и переправить… Т-сс! — насторожился вдруг он.
На берегу за тальником послышались голоса.
Лапоть сразу хотел бежать, да и старик присел и начал часто креститься. Но они быстро успокоились. С берега доносился звонкий мальчишеский голос, а ему изредка отвечал старик. На погоню это не походило. «Посмотрю», — решил Михайло и осторожно стал пробираться через кусты, за ним семенил старичок.
На опушке в густых тальниках они залегли и осмотрелись. Голоса раздавались под берегом у самой воды.
— Сейчас я, Семушка, портки-то сыму и вытяну мордушу. Може, мы с тобой с рыбкой-то и будем, — говорил старик.
— Не, дедка, я сам.
— Ну, ин ладно, побрели вместе.
Послышался плеск воды, кряхтение старика, веселые выкрики мальчишки.
— К берегу ее, Семушка, к берегу! — распоряжался старик.
— Есть рыба! Сом! — кричал Семка.
— Ну, ин и добро! — радовался старик. — Подале, голубь, выкидывай!
На песке у воды забилась выброшенная рыба. Дед и мальчик опорожнили мордушу и снова забросили ее в протоку.
— Теперя, Семушка, покажу тебе другую мордушу. Она подале стоит. Как я уеду в Амур, так ты ими и владей.
— Мои будут! — радовался Семка. — Ты, деда, поскорее уезжай.
— Да уж скоро, голубь, скоро!
Старик и мальчишка, оставив рыбу, пошли вдоль берега вынимать вторую мордушу.
Поп шепнул Лаптю:
— Старик-то — казак местный Мандрика. Я его соседа вчерась отпевал.
Дождавшись, когда рыбаки зашли за кривун, Лапоть спрыгнул с невысокого берега и выкинул наверх сома и двух щук.
— Еще кидай, сыне, еще! — ерзал на берегу попик.
— Хватит, — выбираясь на берег, сказал Лапоть. — Тепло ведь, рыба пропадет зря.
Они оттащили неожиданный улов к шалашу и не видели, как охал и удивлялся Мандрика, когда не нашел половины рыбы.
В густой чаще, рискуя, что кто-нибудь может заметить дым, поп и солдат сварили ведро ухи.
«На два дня хватит», — думал Лапоть, но уху они прикончили к вечеру.
— Ничего, — говорил Лапоть, — будем проверять мордушу. Теперь мы с рыбой.
Поев горячего, поп стал разговорчивым и, слово за слово, выпытал у солдата всю его историю.
— Уходить тебе надо, служивый, — сказал он. — А то поедем со мной на Бурею-реку. Тамо где-то, верные люди сказывали, истинной веры вольные мужики обитают.
— А где она твоя Бурея?
— По Амуру плыть надо. Далече она.
— Мне это не подходит, — вздохнул Михайло — Туда батальон наш сплавляется. Там унтер…
— А мы, яко тати, поплывем ночами.
Михайле было все равно, в какую сторону подаваться. Везде скрываться придется, а на Бурее-реке
