— Ты что же, всю увольнительную намерен тут проторчать? — говорит она нарочито резко.
— Неужели ты никогда не выучишь эти несчастные кости?
— Во-первых, мышцы, а не кости, и, во-вторых, не твоё дело.
— Ну разве можно так готовиться? Зачем ты десять раз долбишь одно и то же! Прочти раз, но внимательно. Как говорит наш инструктор Акбулатов: «Действия в воздухе должны быть быстрыми, но разумными». То же и в любом деле.
— Какая самоуверенность! Что ты вообще понимаешь в медицине?
— А это мы сейчас проверим. — И ловким движением он выхватил у неё учебник. — Мышцы руки?.. — Он закатал рукав зелёной рубашки и стал прощупывать свою сильную загорелую руку, что-то бормоча про себя. — Пожалуйста. — Он вернул ей учебник. — Мышцы руки обеспечивают пять типов движения: вращение, поворот внутрь и наружу, сгибание и разгибание. Мышцы сгибания находятся на внутренней стороне руки, разгибания — на внешней. Мышцы, управляющие поворотом, напоминают винтовую лестницу. «Вращение» по-латыни будет «ротация», следовательно, и мышцы…
— Довольно!.. Довольно!.. — Валя зажала уши. — У тебя чудовищная механическая память.
— Ничего подобного! Просто я стараюсь ухватить смысл, а не слова. Нет ничего хуже зубрёжки…
— Ну, знаешь!..
Она сердится, и немного завидует, и вместе с тем не может не восхищаться его ясным и цепким умом. К тому же вдруг всё запомнила.
Словно оказывая ему величайшее снисхождение, она сказала:
— Ладно. Хочешь, пойдём в парк?
— Давай лучше дома посидим.
Это её удивило — Юра не выносил комнат, всегда стремился на улицу, за город.
— Мне скоро надо в часть, — сказал он в своё оправдание.
— Вас перевели на летние квартиры? — спросила она осторожно.
— Да… Это довольно далеко.
— Как же ты сюда добирался?
— Пешком.
— И обратно пешком?
Он глянул на часы и улыбнулся:
— Нет, бегом.
— Бегом?
— А что такого? Я же неплохо бегаю кроссы…
«Лишь много времени спустя, — рассказывает Валентина Ивановна, — я узнала, что Юре предстояла марафонская дистанция».
ГИБЕЛЬ ДЕРГУНОВА
По окончании Оренбургского лётного училища Юрий Гагарин и его ближайший друг и тёзка Дергунов получили назначение на Север.
Они трудно и хорошо служили у северной нашей границы, где низкие сопки, поросшие соснами- кривулинами, и гладкие валуны, где полгода длится ночь и полгода — день. Небо над этой суровой землёй помнило Курзенкова, Хлобыстова, Сафонова — бесстрашных героев минувших битв. Впрочем, небо — великая пустота — ничего не помнило, а вот молодые лётчики отлично знали, на чьё место пришли.
Они учились летать во тьме полярной ночи, в туманах занимающегося бледного полярного дня, а когда простор налился блеском неподвижного солнца, у них прорезался свой лётный почерк.
Впервые об этом сказал вслух скупой на похвалы Вдовин, заместитель командира эскадрильи. Юра Дергунов вёл тогда тренировочный бой с кем-то из старших лётчиков, проявляя прямо-таки возмутительную непочтительность к опыту и авторитету маститого «противника».
— Неужели это правда Дергунов? — усомнился Алексей Ильин.
— Не узнаёте почерк своего друга? — через плечо спросил Вдовин.
— Ого! У Юрки, оказывается, есть почерк?
— И весьма броский! Смотрите, как вцепился в хвост!.. — Вдовин повернулся к молодым лётчикам. — У каждого из вас уже есть свой почерк, может быть, не всегда чёткий, уверенный, но есть…
Вот так оно и было. А потом Дергунов приземлился, с довольным хохотком выслушал от товарищей лестные слова Вдовина, пообедал в столовой, со вкусом выкурил сигарету и завёл мотоцикл. Ему нужно было в посёлок на почту. Алёша Ильин попросил взять его с собой.
Ильин забрался в коляску, Дергунов крутнул рукоятку газа, и, окутавшись синим дымом, мотоцикл вынесся на шоссе.
У Дергунова уже определился броский, элегантный лётный почерк, ему не занимать было мужества, находчивости, самообладания, но все его качества пилота и всё обаяние весёлого, лёгкого, открытого характера не пригодились в тот миг, когда вылетевший из-за поворота грузовик ударил его в лоб.
Ильину повезло, его выбросило за край шоссе, в мох. Дергунов был убит на месте.
Его похоронили на поселковом кладбище. Мучителен был хрип неловких речей, страшны заплаканные мужские лица. Гагарин молчал и не плакал. Он молчал двое суток, не спал и не ходил на работу. В третью ночь он вдруг заговорил, стоя лицом к тёмной занавеске на окне и глядя в неё, словно в ночную тьму:
— Это страшно… Он ничего не успел сделать… Ни-че-го!.. Мы все ничего не успели сделать… Нам сейчас нельзя погибать. После нас ничего не останется… Только слабеющая память в самых близких… Так нельзя… Я не могу думать об этом… Дай хоть что-то сделать, хоть самую малость, а потом бей, коли хочешь, бей, костлявая!..
«Это он — смерти!» — догадалась Валя и вспомнила наконец, что она как-никак медицинский работник.
Гагарин бережно взял стакан с успокоительным лекарством, не спеша опорожнил его в раковину и лёг спать. Утром он сделал зарядку и пошёл на работу…
Вспомнил ли Гагарин о своих словах чёрным мартовским днём, когда подмосковный лес стремительно придвинулся к потерявшему управление самолёту островершками елей? Да, он-то сделал, и не какую-то малость, но было ли ему легче оставлять жизнь, чем безвестному Дергунову? Этого мы никогда не узнаем.
В СУРДОКАМЕРЕ
В сурдокамере — закрытом наглухо помещении, из которого нельзя самому выйти, — будущий космонавт проходит испытание на одиночество. Когда он входит в сурдокамеру, за ним захлопывается тяжёлая стальная дверь. Он оказывается словно бы в кабине космического корабля: кресло, пульт управления, телевизионная камера, позволяющая следить за состоянием испытуемого, запас пищи, бортовой журнал. Испытуемый может обратиться к оператору, но он не услышит ответа. В космическом корабле дело обстоит лучше — там связь двусторонняя.
