— Ага! Братка? Милый? А кто меня поедом ел, когда мы вдвоём жили?
— Я, Алёша! Но я не буду больше!
Соня, Леночка, Катя и Машенька обступили Алёшу, любуясь им; Машенька даже пощупала его руками, сказав при этом:
— Ой, Алёшка! С саблей, с наганом.
Освободившись от объятий Тани, Пужняк представил своих спутников:
— Чекерда! Разведчик. На три аршина сквозь землю видит…
Чекерда застенчиво посмотрел на Таню и, не зная, куда деваться от смущения, так сжал её руку, что девушка вспыхнула.
— А это — Цыган, прошу убедиться, единственный из белых, оставшийся в этом городе. Будем за деньги показывать: по полтиннику с носа, а у кого короткий — с того рубль, чтобы не хитрил и на даровщину не зарился!
Цыган укоризненно посмотрел на Алёшу, в тёмных глазах его промелькнуло неудовольствие.
— Что, всю жизнь глаза колоть будешь, побратим?
— Больше не буду! — сказал Алёша. — Бывший белый, Таньча! А за этот месяц он лихим партизаном стал. Так и знай: смелый партизан Сева Цыганков!.. А это — Нина, подрывник и… хорошая девушка в общем!
Зардевшаяся девушка поздоровалась со всеми.
Таня многозначительно посмотрела на брата и, ожидая, что Алёша приготовил сюрприз, на цыпочках подошла к двери, быстро открыла её и заглянула в сени. Там никого не было.
Оживление её упало. Она посмотрела на Алёшу. Устинья Петровна тоже вопросительно уставилась на него.
— А где Виталий? Я в его комнате ничего не изменила: все, как было! Мы-то с тобой в вагон опять переедем, а ему — у Устиньи Петровны жить. Заждалась она.
Алёша переглянулся с Ниной и Чекердой. Значит, дядя Коля ничего не сообщил о гибели Виталия?
— Разве вы ничего не знаете? — медленно спросил он у Тани.
Девчата встревоженно переглянулись. Машенька побледнела, почуяв что-то в тоне Алёши.
— Нет. А что?
— Виталя погиб семнадцатого сентября… Мы через Михайлова сообщали.
У Тани задрожал подбородок.
Устинья Петровна устало опустилась на стул, впервые почувствовав, как стара она и как плохо у неё работает сердце. Столпились вокруг неё девушки, поражённые этим известием, и одна тоска и боль отразились на их лицах — словно стало в комнате темнее.
Алёша тронул рукой Чекерду:
— Ты море видал, партизан? Нет? Пойдём, покажу!
— Виталя рассказывал о море хорошо, — сказал Чекерда.
Они пошли к заливу. Таня с Чекердой, Цыган с Устиньей Петровной и Борисом, Нина с Алёшей, Соня, Лена, Катя и Машенька шли за ними нестройной стайкой. Машенька переводила влюблённые глаза с Алёши то на Цыгана, то на Чекерду и дёргала Катю за руку, шептала:
— Ну, Катька, бесчувственная ты. Посмотри, какие ребята наши-то, а! Красавцы, правда?
Катя одёргивала её и, гордясь своей близостью к партизанам, ещё теснее прижималась к Соне и Леночке.
Расступалась толпа перед ними, давая дорогу. Восхищённые и насторожённые, открытые и исподлобья взгляды провожали партизан. Мальчишки увязались за ними, но отстали, когда Алёша сделал свирепое лицо.
В губернаторском доме кто-то по-хозяйски ходил по залам. Часовые стояли у дверей. В одном из них узнали друзья старика Жилина. С бебутом у пояса, с винтовкой в руках, стоял канонир у дверей губернаторского дома и важно поглядывал на прохожих и на подчаска — бывшего посыльного Народного собрания, который с винтовкою стоял на часах напротив него.
Приколотая одним концом к филёнке фигурной двери большая афиша трепалась по ветру.
— Эка, сколько бумаги! — сказал Алёша, подходя к афише и готовясь оторвать её.
— Стой! Может, нужное что-нибудь. Прочитай раньше! — сказал Чекерда.
Алёша, придерживая афишу растопыренными пальцами, вслух прочёл кривые, торопливо написанные кистью строки:
— «Господа! Граждане!
Сегодня ночью правительство генерала Дитерихса пало. Кабинет министров сложил с себя полномочия. Памятуя, сколь пагубно безвластие, мы, нижеподписавшиеся, образовали новое, крепкое правительство на демократической платформе, в составе…»
— Ну, в составе! Читай дальше! — сказала Катя.
— А состава — нету. Ветер оборвал. Удул, поди, за границу! — сказал Алёша и стал срывать афишу. — Пригодится! — Он бережно сложил её в несколько раз и сунул в карман.
Свернув налево, они спустились по переулку в порт.
— Вот здесь мы с Семёном шли, когда нас освободили Степанов и Виталий! — тихо сказала Нина, указывая на памятный приступочек, за которой положили они тогда рябого казака.
…Мысли о Виталии не покидали их…
Пустынен был рейд.
Зеленые волны разгуливали по простору залива. Ничто не мешало им гулять вдосталь. Все, что было в порту, угнали с собой белые. В просвете Золотых Ворот курился дымок. Машенька указала на него:
— Смотрите, какой-то пароход идёт!
Веснушчатый мальчишка, из тех портовых мальчишек, которые всегда все знают, покосился на девушку.
— И вовсе не идёт, а деру дал!.. Американец. «Сакраменто»… Он у двенадцатого причала стоял…
…Последним из кораблей интервентов покинул владивостокский порт американский крейсер «Сакраменто».
Интервенция кончилась!..
На борту «Сакраменто» находился мистер Мак-Гаун. Ему было приказано оставить русский берег. Попыхивая сигаретой, Мак всматривался в уходящие берега, так и не давшие ему миллиона. Он ясно видел красные флаги, реявшие над городом. Рядом с ним стоял сержант технической службы. Не отрываясь, он тоже провожал взглядом русский берег. Взгляд его был напряжён, челюсти плотно сжаты. Мак — уже не консул — взглянул на сержанта. Ему казалось, что в глазах этого чужого ему парня он видит отблески своих чувств. Он хлопнул сержанта по плечу:
— Ничего! Мы ещё переиграем эту проклятую игру!
Сержант повернулся к Мак-Гауну.
— Я бы не стал! Русские — крепкие парни. С ними следовало бы жить в мире! — сказал он.
— Заткните ваш рот, сержант! — свирепо сказал Мак. — Ваше проклятое мнение никого не интересует!..
Молчаливо глядели партизаны на залив.
— Мертво как… словно пустыня! — повела плечами Нина. — А бывало тут каких только судов не увидишь.
— Ничего, Нина! Оживёт! — весело сказал Алёша. — Будет кораблей ещё больше… Виталий говорил…
Алёша остановился: они условились не говорить о погибшем друге. Но как было не вспоминать о нем, когда он был все время незримо с ними. И Алёша докончил:
— Виталя говорил: «Все флаги будут в гости к нам, Алёша! Верю, будет время такое: входит в порт пароход, флаги на нем чужие, а люди свои, родные, едут учиться к нам!» Так и будет!
Вдруг на лице Чекерды выразилось удивление и волнение. Он торопливо сорвал шапку с головы и с силою хлопнул ею о каменную кладку причала. Все с недоумением посмотрели на него, а Чекерда отчаянно- радостно сказал:
— А ведь, братцы вы мои, конец войне-то!.. А? Конец! Все! До края земли дошли. Дальше некуда… Все
