— Какие товарищи?
— Много знать будешь, скоро состаришься! — усмехнулась Лида, обняв его худенькие плечи. — Проживём, братишка, как-нибудь.
Благоволивший к Лиде булочник, у которого она брала хлеб, сказал, таинственно подмигнув, что скоро не будет муки.
А через три дня газета «Красное знамя» сообщила, что по требованию Владивостокского консульского корпуса объявлена экономическая блокада Советского Приморья. Двести тысяч пудов пшеницы, закупленные Советами в Маньчжурии и приготовленные к отправке в Приморье, остались в Харбине, у Тифонтая. На пшеницу наложили эмбарго — запрет вывоза.
Жить стало трудно, и Виталий настоял на своём. Он брал переписку; у него был хороший почерк. Зарабатывал на этом рублей пятнадцать — двадцать в месяц. Клеил конверты и пакеты для соседней бакалейной лавчонки, получая по копейке за четыре штуки.
Апрель начался проливными дождями. Слякоть покрывала улицы города. Сырость проникала всюду. Виталий мёрз в своей старенькой шинельке. От дома до гимназии он не ходил, а бегал, чтобы согреться.
Но в этот день на пути в гимназию, против обыкновения, он задержался. На Китайской улице Виталий заметил необычное скопление народа. Прохожие останавливались. Толпа росла. Внимание любопытных привлекали открытые двери мастерской Исидо.
— Что случилось? — спросил Виталий рабочего в куртке.
— Убили двух японцев.
— Как убили? — испугался Виталий. — Исидо?
— Да, Исидо, черт их возьми совсем! — сердито сказал рабочий.
— Что же вы ругаетесь? — удивился Виталий.
— Молод ты ещё, гимназист, — ответил рабочий. — Дорого они нам обойдутся.
Виталий так и не понял, что хотел этим сказать собеседник. В этот момент толпа зашевелилась. У дверей мастерской произошло движение, и оттуда стали выходить милицейские и какие-то люди в штатском.
— Разойдитесь, — лениво сказал один из них, окинув равнодушным взглядом любопытных.
— Попрошу очистить тротуар! — крикнул другой.
Из мастерской вынесли накрытые простынями трупы. Голая нога одного из убитых высунулась из-под простыни. Кто-то из толпы с жалостливой гримасой откинул простыню с головы второго трупа. Виталий увидел мёртвое лицо, искажённое предсмертным страданием, и седоватые волосы того китайца-слуги, с которым он разговаривал в памятный день прихода во Владивосток «Ивами».
Резко заквакав клаксоном, к толпе подъехал автомобиль. Убитых погрузили на машину. Шофёр опять стал сигналить, и автомобиль укатил. Должностные лица опечатали двери мастерской.
Толпа долго не расходилась, разглядывая разбитое выстрелом окно, судача на все лады. Говорили, что под утро дворник обратил внимание на то, что парадная дверь мастерской неплотно прикрыта и ставня в одном окне расщеплена. Войдя в помещение, он обнаружил, что и владелец мастерской и его слуга убиты…
Один из тех штатских, что были внутри здания вместе с милицией, подошёл к соседнему помещению. Это была парикмахерская с вывеской: «Суэцугу. Дамские причёски. Завивка».
— Надо спросить, — сказал он второму, — может, слыхал что-нибудь…
Он постучал в закрытую дверь. На стук никто не отозвался. Зеркальные окна парикмахерской были закрыты изнутри ставнями. Стучавшие попытались было рассмотреть что-нибудь в щели ставни, но безуспешно. Толстые стекла отражали лишь их напряжённые лица. Восковые парикмахерские манекены с мертвенным равнодушием смотрели в пространство.
— Спит, наверно! — сказал кто-то.
Дворник, обнаруживший убитых и перепугавшийся до полусмерти, полагая, что теперь его «затаскают», торопливо сказал:
— Нет, не должен бы спать. Он, Жан-то, рано поднимается.
— Ушёл, видно.
— С чёрного хода надо постучать.
— Я сейчас, — сказал дворник и, ухватившись одной рукой за свой длинный белый фартук, как женщина за юбку, мелкими шажками засеменил к воротам.
Вскоре он вернулся и развёл руками:
— Нету его, граждане… Замок висит. И не знаю, когда ушёл. Ночью-то у него допоздна свет горел.
— Что ты за дворник! — сказал штатский. — Двоих у тебя убили, один жилец пропал, а ты ничего не видел и не слышал. Шляпа ты!
— Да господи, твоя воля, — развёл руками дворник, — я-то один как есть, а у меня, почитай, десять квартер, да пять магазинов, да эти двое… Рази ж я могу всех усмотреть, кто куда пошёл да кто к кому пришёл. Ночью-то сторож должон глядеть, чтобы все было как след…
— А сторож что говорит? — обратился к дворнику кто-то из толпы.
Дворник смутился.
— Да я же и сторож.
В толпе послышался смешок.
— Ну вот что, отец! — обратился к дворнику штатский. — Как вернётся Суэцугу, ты попроси его зайти к нам.
— Как же! Обязательно скажу, что, мол, требовали.
— Не требовали, а просили! — поправил его штатский и, сплюнув окурок, в сопровождении второго штатского медленно пошёл прочь.
Парикмахерская Суэцугу не открылась в этот день, не вернулся Суэцугу и в последующие дни…
Вечером у Лиды собрались её товарищи. Виталий, заглянув в комнату, услышал, что речь шла о событии, о котором говорил весь город, — об убийстве Исидо. Пётр, высокий, беловолосый, сумрачного вида техник телеграфа, говорил хмуро:
— Не нравится мне это. Ох, как не нравится, товарищи!
— А я не пойму, чего ты волнуешься? Из-за каких-то японцев! — сказала Анна, красивая девушка с медленным взглядом мечтательных карих глаз и пышным облаком волос.
Пётр посмотрел на неё.
— Да это ведь провокация, Анна, как ты не понимаешь?! Месяц назад Совнарком заключил Брест- Литовский мир… Америка, Англия, Франция и Япония все ещё воюют. Может быть, два шага отделяют нас от того, что они станут теперь нашими врагами. Советы делают все для того, чтобы не дать кому бы то ни было повода для вмешательства в наши дела. А тут вдруг такой удобный случай!..
— Ну что они, из-за двух японцев войска введут? — Анна пожала плечами.
— Я не бог, — сказал Пётр, — откуда мне знать. Но ожидать от капиталистов хорошего нам не приходится! Что ты скажешь? — спросил он, заметив Виталия.
Виталий рассказал о том, что он видел у дверей Исидо, упомянув и о разговоре с рабочим.
Пётр прищурился.
— Этот дядька с головой… Вот, Виталий, какое дело: из-за этих убитых, как говорит и твоя разумная сестрица, японцы могут ввести во Владивосток свои войска. А мы, естественно, будем этому сопротивляться… Значит, война, — жестокая, неравная… Запомним мы этот день!
— Ну, Пётр, ты уж панихиду запел! — недовольно сказала Анна. — Чем это мы воевать будем? Лишь два месяца назад создана Красная Армия… Народу есть нечего… А ведь если война, то нас тут в два счета прихлопнут: до Москвы десять тысяч вёрст.
Пётр посмотрел на Анну.
— Помирать, конечно, рано… Москва далеко? Но ведь и тут люди есть, найдётся кому драться. Армия наша молодая — это верно. Голодновато? Тоже верно. Но это все ничего. Нам есть за что драться. А когда есть за что воевать, один наш человек десятерых стоит!
Позавтракав, Виталий поспешил в гимназию. Перед зданием толпились гимназисты и преподаватели. У ворот стояли два низкорослых японских солдата в хаки с узенькими поперечными
