— Она, она! — ответил Виталий.
— Билеты ещё не выдали?
— Нет ещё.
— Что же это вы? — укоризненно сказал Михайлов Виталию. — Люди работают, партийное дело делают.
Таня не выдержала. С силой взяв аккорд на гитаре, она кивнула Виталию.
— Ага! — И затем Михайлову: — Мы уже давно готовы, а товарищ Антонов все: «поработайте» да «поработайте». А Алёшка, брат мой, так тот вообще девчат ни во что не считает!
На улице уже было темно, но Виталий мог бы поручиться за то, что Таня, обрадованная словами Михайлова, при восклицании «ага» показала ему, Виталию, язык. «Ох, девчонка!» — подумал он и улыбнулся.
Не было ещё и пяти часов утра, когда у вагона Пужняков раздался какой-то крик. Тонкий, начинающийся на низкой ноте и вдруг сразу переходящий на невыносимые для слуха верха, он способен был и мёртвого поднять из могилы. Таня и Виталий проснулись от этого крика сразу. Крик повторился. Виталий не мог сообразить, что это такое; щуря слипающиеся глаза, он вслушивался в крик, что нёсся из-за стены.
— Кто это? — спросил Виталий, протирая глаза, готовясь встать.
— Да лежите вы… Огородник это.
Тут и Виталий разобрал, что человек за вагоном кричит: «Реди-и-и-сы-ка! Па-а-мидора-а-а!» Кричал огородник, предлагая свой товар, пока с овощей не сошла ещё роса.
Таня выскочила за дверь.
Виталию слышно было, как она заговорила с китайцем-продавцом:
— Ну, ходя, чего ты так кричишь, бесстыжие твои глаза? Сколько раз говорила: коли принесёшь чего, так постучи в стенку, выйду, возьму!
Китаец что-то ответил. Таня рассмеялась и опять заговорила с огородником.
— Да откуда ты знаешь, чучело огородное? — спрашивала она встревоженно.
— Моя знай! — твердил китаец.
Таня замолчала, что-то соображая. Потом неохотно сказала:
— Ну, иди, коли так!
Загремело что-то о ступеньки крыльца вагона. В дверь вагона просунулась длинная тонкая жердь, на которых китайцы-огородники таскают тяжёлые, широкие корзины, доверху наполненные овощами. Затем две корзины были втиснуты в двери чьей-то сильной рукой. Потом в вагон влез, щурясь от света, молодой китаец в синей курме и таких же штанах, подвязанных у щиколотки матерчатыми лентами. За ним вошла и Таня. Огородник обернулся к девушке:
— Твоя боиса не надо… А моя на улице говори такой дело не могу. Тебе понимай?
— Понимаю, чего уж тут не понять! — недовольно сказала Таня. — Ну, говори: чего тебе надо?
Разбуженный разговором, Алёша вытаращил глаза на китайца и корзины.
— Таньча! Ты с ума сошла… Что ты, магазин открывать думаешь? Нет на то моего родительского благословения! Дай поспать людям!
Китаец негромко сказал Тане:
— Это тебе братка или знакомый?
— Да тебе-то что? — начиная раздражаться, сказала Таня. — Влез в чужую хату да ещё расспрашиваешь. Ну, Алёшка это, брат мой.
— А Виталя дома? — спросил китаец вполголоса.
Теперь и Таня с удивлением глянула на огородника. Тот быстро сказал:
— Моя дело есть. Быстро говори надо.
Таня обернулась к Виталию, который уже поднялся в постели.
— К тебе, что ли? — сказала Таня, уже успокоенная.
Виталий вышел.
— Ну, что надо? — спросил он встревоженно.
Несколько мгновений смотрел он на китайца. Тот улыбался.
Это было очень знакомое Виталию лицо. Та же милая улыбка, та же чёлка чёрных волос, подстриженная направо, те же внимательные, живые чёрные глаза, в которых прыгали искорки. Но как он очутился здесь?
— Маленький Пэн? — неуверенно сказал Виталий.
Китаец заулыбался ещё шире.
— Ага, это моя. Моя тебе смотри, думай: как его старый знакомый — узнавай, не узнавай?.. Здравствуй!
Однако с лица Пэна сошла улыбка, он стал серьёзен и сказал тихо:
— Наша надо мало-мало говори… — Он оглянулся на Таню и Алёшу, во все глаза глядевших на неожиданного гостя.
— Ничего. Это свои! — поняв немой вопрос Пэна, ответил Виталий.
Пэн сказал:
— Моя тебе искал. Вот какой дело: моя сюда ходи — так дядя Коля сказал. Надо тебе говори, очень большой беда случился! Тебе товарища Ли знай? Конечно, знай… Вот беда, его какой-то казака зарубил.
— Ли? Зарубил казак?
Пэн кивнул головой, Виталий увидел, что глаза у Пэна красные и усталые.
— Его из театра домой ходи. Тут один офицер и один казак подходи. Сабля давай рубить. Ли даже кричи не могу, сразу голова долой… Тут наши люди кричи, тогда казака и офицера убегай. Дядя Коля говори, это контрразведка люди Ли убивай… Ещё дядя Коля говори, тебе надо осторожнее ходи, шибко кругом ходи не надо, дома надо сиди…
— Может быть, это не Ли? — со слабой надеждой сказал Виталий.
Пэн отрицательно качнул головой:
— Моя так тоже сначала думай. Потом ходи смотри: наша Ли.
— Ты видел его?
— Да.
Пэн решительно поднялся и стал прощаться.
— Моя надо ещё один места ходи!
Он взялся за свою жердину. Виталий спросил:
— Ты давно огородником-то стал, Пэн? А как же твоя «юли-юли»?
— Это моя братка огородника. А сегодня «юли-юли» работай другой братка!
— Сколько же у тебя братьев, Пэн? — спросил Виталий.
Смуглое лицо Пэна залила светлая улыбка.
— Моя братка много! А тебе разве мало?
Забрав корзины с овощами, Пэн протиснулся в двери, оставив несколько пучков редиски и моркови на столе Тани. Скоро за стеной опять послышался его истошный крик.
Глава девятая
КРЕЩЕНИЕ
Наутро, в девять, в непоказанное время, заревел гудок электростанции; прерывистый, высокий, он взвился в воздух, в котором витала ещё утренняя свежесть. Вслед за гудком электростанции, тонким, точно девичий голос, раздался густой, солидный гудок депо. А там вспыхнул целый хор паровозных гудков. Низкие — декаподов, фистула — «овечек», свистки — маневровых — все разом взревело, оповещая о начале забастовки.
Вспыхивали и долго ватными хлопьями висели в воздухе облачка пара. Перекликались службы и участки, сигналя друг другу, точно рядовые в шеренге, ведя счёт стоящим в строю. Этот разноголосый крик заставил всех рабочих одновременно бросить работу. Тяжёлый паровой молот с полпути рухнул вниз, сплющил болванку, не доведя до формы. Залили кузнецы свои горны, и едкий дым, смешанный с паром, повалил из кузнечного цеха. Паровозники покинули стальные машины, вытерли ветошью руки и вышли из депо.
