заблудшихся. Паства же вся не понимала и десятой доли всех этих намеков, и многие втайне дивились только, чего это поп все лихуется да языком крутит заместо того, чтобы говорить прямо, как и что.
— Нет, говорю я вам! — яростно подняв руку, бросал священник в храм раскаленные страшной ненавистью слова. — Нет! Чаша терпения…
И вдруг над головами в солнечной вышине страшно завыл полный тревоги и злобы набат. Толпа на мгновение окаменела. «Батюшки, горим!» — страшным голосом крикнул кто-то. Несколько женщин истерически зарыдали, и только было сразу обезумевший от страха народ хотел броситься к выходу, как входная дверь оглушительно грохнула и в церковь растерянно вбежал молодой послушник, приехавший на сбор новины от преподобного Саввы.
— Нововеры на церковь идут! — задыхаясь, крикнул он под страшный вой колокола. — Ратуйте, православные!
Священник с поднятой рукой так и оцепенел на амвоне. Богомольцы с смутным зловещим говором, давя один других, шарахнулись к выходам, дети испуганно плакали, женщины громко причитали, и где-то забилась и завизжала «порченая». А колокол все выл, страшный, ненасытный, зовущий преступленье…
Сектанты и ратники были уже в полугоре. Хоробровцы все настойчивее заступали им дорогу с испуганными криками: «Не пускай! Не пускай!» — что только еще более воодушевляло шествие протестантов, и с возгласами: «Христос воскрес… Христос воскрес!» — и грозными ругательствами против погубителей эта лавина людская неудержимо направлялась к церкви. На паперти, как черные птицы крыльями, махали руками перепуганные монахи, внизу у лестницы весь налившийся кровью старый становой нетерпеливо слушал что-то властно говорившего ему священника, а православные, выбежавшие из церкви, разбирали изгороди и вооружались тяжелыми кольями.
— Не робей, братья! — крикнула вдруг больная Ольга исступленно. — Кто против нас, коли Бог за нас?
И вдруг выхватив из рук безногого Ильи икону, она высоко подняла ее над головой.
— Это ваш бог? — точно не помня себя, крикнула она в лицо православным. — Это?!
Со всего размаху она бросила икону на дорогу и стала топтать ее ногами.
— Пусть встанет, ежели бог! — торжествуя, кричала она. — Пусть встанет!..
По толпе православных пролетел горячий вздох гнева и страха, и все они, как один человек, бросились на сектантов.
— Брат, брат, за что же ты бьешь нас? — послышались жалобные голоса сектантов. — Брат… Христос воскрес!
— Бей их, собак… Нехристи… Сволочь… — заревела толпа. — Бей!..
— Да стойте… Нехорошо… Вы же все христиане… — взволнованно, весь бледный, повторял Григорий Николаевич, бросаясь в свалку. — Стойте… Да не бейте же их…
— Стой! Неправильно это! — густо кричал суровый ратник-обличитель. — Мы всех рассудим по закону… Стой, не годится бить… Ах, зверь народ!..
Из-за дьячковой избы — толпа вошла уже на погост — выскочил на своей долговязой нескладной лошади худенький желтоусый урядник, растерянный и бледный. За ним торопливо, путаясь ногами в шашках, бежали три стражника.
— Держи! Не пускай к церкви! — болезненным голосом кричал урядник, все оглядываясь испуганно на станового. — Держи!
Дрожащими руками он старался вытащить из потертой кобуры револьвер, но лошадь его испуганно вертелась, и он ничего не мог сделать.
— Стойте! Стрелять буду! — наконец справившись, закричал он, бледный, как смерть. — Стойте!
— Христос воскрес! Христос воскрес!!
— Мы не жалаем никакого зла. Мы жалаем только потребовать к ответу пастырей наших… Не замай народ!
— Идем, идем, братья!
Накопившееся в толпе протестантов воодушевление не могло окончиться впустую, ничем, оно неудержимо толкало их вперед на подвиг неведомый, но сияющий. И снова шествие неудержимо рванулось к недалекой уже церкви…
От храма во главе вооруженной кольями толпы тяжело бежал, придерживая болтающуюся шашку, толстый становой, и, казалось, набат стал еще злее, еще страшнее, еще ближе стало преступление. Православные, увидя подоспевающую помощь, ринулись на сектантов и, сразу остервенев, как звери, с выкатившимися глазами, тяжело сопя, стали их бить всем, что попадало под руку. Те защищали поднятыми руками лицо и голову, метались туда-сюда, повторяя растерянно: «Христос воскрес… Христос воскрес…» — дети испуганно плакали, матери рыдали в тоске и страхе. Вот на чьем-то испуганном и белом, как мел, лице показалась первая кровь, и злой набат завыл еще страшнее, паля сердца ненавистью и неудержимо подмывая на преступленье…
С раздробленным черепом повалился на пыльную дорогу под ноги старый Никита. Ольга с истерическим криком бросилась к нему. Рослый сильный сектант одним движением вырвал у убийцы кол, но в то же мгновение стукнул первый выстрел урядника, и раздался раздирающий душу крик женщины: пуля перебила переносье маленькой двухгодовалой девчурки, которую она несла на руках, и та бессильно ткнулась окровавленной головкой на грудь матери. Тяжкий стон боли и гнева пронесся по толпе при виде убитого ребенка. Урядник навел было снова револьвер на народ, но высокий сектант вырвался из рядов и подлетел к нему с поднятым окровавленным колом. Опять стукнул выстрел, сектант, взмахнув руками, повалился навзничь, но в то же мгновение разлетевшийся с дикой силой кол его точно влип в бок урядника и тяжело упал на круп лошади. Урядник ткнулся лицом в гриву, попробовал было выпрямиться, но не мог и, как мешок, тяжело упал на землю. Испуганная лошадь вырвалась из ревущей толпы и понеслась к церкви. Православные дрогнули было, но справились: толпа богомольцев со становым во главе уже выбегала за церковные ворота.
И вдруг, взявшись неизвестно откуда, в нескольких шагах перед становым решительно выросла маленькая фигура в подряснике с распятием в энергично поднятой вверх руке. Становой с налившимися кровью глазами подбежал, тяжело сопя, к маленькому дьячку и, схватив его за плечо, отшвырнул его в сторону. Распятие выпало из старческой руки, и тяжелые грязные ноги втоптали его в дорожную пыль — никто почти в черной воющей туче злобы и не заметил ни креста, ни валявшейся у самых врат церковных, закрыв лицо руками, маленькой, тщедушной, запачканной пылью фигурки старого дьячка…
И с поднятыми кольями в злых вихрях набата толпа богомольцев обрушилась на сектантов. Ратники первые бросились бежать назад, в село, а некоторые примкнули к православным и стали бить нововеров, которые затеяли всю эту дурацкую волынку. Над побоищем поднялась тяжелая душная туча пыли, и по телам упавшим заплясали ноги в лаптях и в подбитых гвоздями тяжелых сапогах. С разбитой головой упал под ноги безумствующей толпы Григорий Николаевич. И увидел он дремлющий в сияющем небе могучий Тхачугучуг, и голубой туман пустынного моря, и нежными ангелами пролетели-пропели любимые слова его молитвы: «Бог — братья — любовь — распятье…» И все кончилось для него. Злой вихрь набата, плач, крики, ругательства, тяжкие удары кольев и кулаков и, как проблески неба сквозь страшный черный дым пожара, все более и более слабеющие крики: «Христос воскрес… Христос воскрес…»
Уцелевшие сектанты прорвали тесное кольцо православных и понеслись по горе вниз в луга. Православные одни бросились за ними в погоню, другие остались добивать изувеченных, валявшихся на дороге — среди них был и Илья безногий, костылями которого православные били теперь сектантов, — третьи уже бежали на село, чтобы тотчас же нестись по деревням разносить и грабить дома нехристей. У самых церковных врат стоял связанный чудный странник и плакал; двое стражников торопливо вязали руки назад суровому ратнику-обличителю. Его грудь высоко поднималась, глаза горели бешеным огнем, и он повторял только одно слово:
— Отрицаюсь! Отрицаюсь! Отрицаюсь!
И бешено плевал в сторону отца Бориса, стоявшего на церковной паперти с гневным и торжествующим лицом…
