— Синьора! — обратился он к Тане, предлагая ей руку калачиком. — Прашу вас…
И с подчеркнутой торжественностью он повел ее к старенькому крылечку.
— Ну и озорник мальчишка! — засмеялась из окна Марья Ивановна. — А Ваню вот опять обидел…
— А что он? Плачет? — испуганно воскликнул студент. — Чичас, чичас утешу…
— Экий озорник! — повторила Марья Ивановна. — Ну, твоей жене скучно с тобой не будет…
— Вы слышите, Татьяна Ивановна? — тихо и значительно сказал Володя.
Они скрылись в стареньком крылечке.
В верхнем этаже слышалось передвиганье стульев, звон посуды и радушные голоса:
— Погодите-ка, Галактион Сергеич, я вам икорки положу… Глаша, а что же варенье? Да малинового не забудь — Галактион Сергеич больше всех малиновое любит…
— Да уж знаю, знаю, чем барину угодить…
— Ну вот спасибо, милая… Володя, Таня, что же вы не садитесь?.. А у крайнего окна с «Вестником Европы»{59} в руках появился вдруг Ваня: сперва он делает вид, что читает, а потом, осмотревшись осторожно вокруг, нарочно роняет вдруг книгу вниз, как раз у окна Фени. Девушка вздрогнула от неожиданности и, пригнувшись к машине, начала с особым усердием шить.
— Извините, я, может быть, напугал вас? — проговорил Ваня, появляясь под ее окном. — Нечаянно упала с подоконника книга…
— Ничего, что вы… — смущенно отвечала девушка, вспыхивая.
— А скажите, Феня, почему это я не встречал вас в городе никогда раньше? — спросил Ваня. — Это прямо удивительно. У нас все друг друга знают…
— Я на самом краю ведь живу, туда, к Ярилину Долу… — отвечала Феня. — А выхожу совсем редко.
— Это очень жаль… — хрипло от приступившего волнения сказал Ваня. — Мне так хотелось бы видеть вас где-нибудь в другом месте. Мы могли бы читать с вами вместе, развиваться… Хотите, я дам вам книжек? И журналов могу всяких достать…
— Спасибо… — зарумянилась вдруг Феня. — Только ведь я неграмотная.
— Как?! Неграмотная?! — поразился Ваня. — Проклятое правительство! Конечно, им выгодно держать народ в темноте, но подождите!.. Феня, милая, приходите завтра к обедне в Княжой монастырь. Хорошо? А оттуда мы прошли бы на реку, взяли бы лодку… Хорошо?
— Ах что вы?! — тихонько воскликнула Феня. — Разве это возможно?!
— Отчего же? Ваше недоверие… оскорбляет меня, Феня… Я как человек сознательный… с самыми лучшими намерениями… а вы так относитесь…
— Ах нет, не то! Совсем не то… — прошептала девушка и вдруг закрыла лицо обеими руками. — Вы не знаете…
— Да в чем же дело? — спросил с участием Ваня. — Феня, милая… вы меня мучаете… Я должен сказать вам, что я… я полюбил вас… сам не знаю как… и мне так хотелось бы…
— Милый… голубчик… — пролепетала девушка с выражением бесконечного счастья на лице. — Я не только… я всю душу отдала бы тебе… Но… но не знаете вы беды моей…
По лестнице послышался снова грохот ног и голос:
— И буддим мы там, Дилить паппалам И рай, и любофь, и блаженство…
Из крылечка вылетел Володя, но — Ваня сидел уже у зеленого столика, погруженный в чтение.
— Что же чай пить, Максим Ковалевский? — сказал Володя. — Иди, брат…
— Потом. Я должен кончить одну статью… — отозвался Ваня холодно.
— Да ты не дуйся, брат! Или, если хочешь, дуйся, но не на самовар: он за мои грехи не ответчик. Идем, не ломай дурака…
— Я еще раз повторяю, что я должен сегодня же кончить эту книжку «Вестника Европы»… — сказал Ваня с достоинством. — И внутреннее обозрение тут очень интересно, и статья по финансовым вопросам очень хороша…
— Какая статья? — недоверчиво переспросил Володя.
— «Монометаллизм или биметаллизм»…
— Что такое? Монобитализм? Это еще что за зверь такой?
— Не монобитализм, а монометаллизм…
— А я тебе говорю в лицо, Ванька: ты — подлец!
— Это еще что такое?!
— А то, что в статье этой ты, конечно, ни бельмеса не понимаешь, а только дуракам пыль в глаза пускаешь…
— Нисколько! Все прекрасно понимаю…
— А я тебе говорю: не форси! Я, студент, и то ни черта тут не смыслю, а чтобы какой-то паршивый гимназист…
— Студенты тоже бывают разные…
— Конечно, профессор, конечно… Не всем звезды с неба хватать… Биномонолизм я представляю таким фруктам, как вы, Максим Максимыч, — хотя головой клянусь, что ни фига вы тут не понимаете, — а себе по скромности я оставляю девушек милых да смехи, да хаханьки… Клюет? — вдруг разом меняя тон, кивнул он головой на Феню осторожно.
— Не понимаю, как можно выражаться так вульгарно о… — приосанился было Ваня с достоинством.
— Тьфу, черт, опять не так! Да ведь не о биномонолизме говорю я, так какого же черта профессорский вид тут на себя напускать?
— А какие перлы скрыты иногда в глубинах народных! — тихонько воскликнул Ваня. — Это совсем не то, что весь этот наш позолоченный, но гнилой внутри вздор!
— Вот тебе и здравствуйте! — поразился студент. — Да ведь и двух недель не прошло, как ты с Милочкой Войткевич по бульвару разгуливал, а теперь — гнилой вздор?
— Я говорю вообще. Да, гнилой вздор…
— Ну я вам доложу… — протянул Володя, выразительно засвистав. — И неужели все это так в Карле Марксе и прописано?
Из раскрытых окон второго этажа полился вдруг мечтательный нежный вальс. Голоса за столом стихли: все слушали.
— Вот вам мой добрый совет, профессор, — вдруг решительно сказал Володя. — Наплюй ты на свой этот буономиндализм и — жизнью пользуйся, живущий!{60}
И подпевая своим приятным тенорком вальсу, он унесся в дом. Ваня, как бы читая, прошелся раз, другой по садику, а потом снова подошел к окну.
— Феня, милая… эта ваша тайна ужасно мучит меня… В чем дело? — проговорил он. — Почему вы с таким упорством отказываетесь от… Постойте: может быть, вы любите… другого?
— Нет, нет, нет… — тихонько воскликнула Феня. — Никого никогда не любила я… кроме вас… Но… вы не знаете беды моей…
И она вдруг тихонько и жалобно заплакала.
На лестнице снова послышался шум, и Ваня торопливо отошел со своим «Вестником Европы» к столику. На крылечко вышли Иван Николаевич с Галактионом Сергеевичем.
— Ну куда вы так, голубчик, торопитесь? — говорил Иван Николаевич. — Экий вы какой, право! Посидели бы, поговорили… А?
— Всей душой был бы рад, Иван Николаевич, но никак нельзя: Серафима Васильевна ожидает… — отвечал гость. — Мы решили вместе отстоять всенощную. Да вы вот приходите завтра к вечерку с Марьей Ивановной к нам. И молодежь захватите… Попьем чайку, побеседуем… Идет?
— Идет… — отвечал Иван Николаевич. — Ну так постойте, я хоть провожу вас… Глаша, а Глаша! — позвал он в окно.
