Через четыре дня пришел из-за Сочи телеграфный ответ:
После этого дерзкого выступления
— Не робей, мадам Александрии из Одессы! Выплывем… Ты смотри только насчет наследника старайся, а уж я обещаю тебе твердо: будешь ты у меня в автомобиле ездить!..
Действительно, через две недели Георгиевский возвратился в Геленджик и строго обревизовал все заготовки и работы Якова Григорьевича — лукавый ярославец так только, из любви к искусству, посмотреть, что из этого выйдет, показал своему принципалу клепку цементного завода за свою собственную, — все одобрил и, дав хороший аванс на расширение производства ящиков или бочонков, полетел с Догадиным в Ставрополь посмотреть, что можно сделать там в смысле обеспечения армии бараниной. Фруктов он, действительно, закупил и много, и дешево, но потом зимние бури и отчасти германские и турецкие крейсера помешали вовремя доставить к месту ящики или бочонки, и все фрукты погнили. А какой был чернослив! Французскому не уступить… Заготовка ящиков или бочонков тем не менее продолжалась энергично: все равно они понадобятся для будущего урожая… М-ам Александрии выгодно продала свою фирму в Геленджике и перебралась весной в Новороссийск и на главной улице, на Серебряковской, в красивом доме на самом бойком месте открыла большую мастерскую, над огромными окнами которой протянулась выдержанная в самом строгом стиле вывеска:
Madame Josephine
De Varsovie.
Robes. Manteaux.[44]
И ни слова больше…
И сама мадам Жозефин, полная, красивая, уверенная в себе — Феня просто сама на себя удивлялась: откуда что берется! — держалась так же солидно и стильно, одевалась великолепно, заказы принимала с большим разбором, и потому цифры ее счетов приобретали все большую округленность и полноту. И Яков Григорьевич пополнел, на толстых пальцах его загорелись дорогие перстни, и шляпу канотье надевал он эдак прилично набекрень. Он очень авторитетно ругал правительство, выше небес возносил общественную инициативу, а про Гришку Распутина при нем хоть и не говори: заест! Впрочем, и все земгусары против Гришки были весьма злы…
VI
ЗАСОХШИЙ БУКЕТИК
Описать то, что происходило на войне, на страшном и таинственном фронте, совершенно невозможно, ибо этот фронт тянулся от Хапаранды{133} на севере Ботнического залива всем восточным берегом Балтийского моря, чрез всю Польшу и Карпаты, чрез всю Румынию до Черного моря, расплывался неопределенно по этому морю от Одессы и Новороссийска до Константинополя, а сушью шел берегом огромного Кавказа и терялся где-то в горах Малой Азии. Возобновившись на берегах Эгейского моря, фронт тянулся чрез все Балканы до Триеста, а затем, начавшись снова у подножия швейцарских Альп, заканчивался у Ла-Манша. Кроме этого, вражеские эскадры бороздили в поисках одна другой все моря и все океаны, и то и дело разыгрывались кровопролитнейшие бои то в Северном море, то где-то у берегов Южной Америки, то у берегов Австралии, то в Дарданеллах. И воздушные эскадры, скрываясь в облаках, летели делать свое страшное, нечеловеческое дело то на Париж, то на Лондон, то на немецкие западные города. И везде слышался немолчный рев чудовищных пушек, везде страшно выли пропеллеры, везде безобразные морщины вонючих окопов искажали прекрасный лик Земли, везде пылали города и села, везде тонули гигантские дредноуты, везде лилась кровь, везде люди жгли, насиловали, грабили, развратничали, пьянствовали, совершали подвиги и — гибли миллионами. И так шли дни, месяцы, годы…
Легко было описывать кампанию какого-нибудь Наполеона, когда судьбы народов и царств решались всегда в каком-нибудь одном месте, а если решения не получалось в этом месте, то тяжба переносилась в другое место, опять-таки какое-нибудь одно, определенное место: не вышло окончательного решения под Аустерлицем, дело переносилось под Бородино, не решалось оно окончательно под Бородиным, его переносили под Лейпциг, не помогал Лейпциг, добивались развязки под Ватерлоо. Конечно, боль от этих страшных операций над живым телом человечества шла и тогда на всю Европу, конечно, и тогда тысячи и тысячи совершенно неуловимых и непредвиденных причин влияли на решение кровавых споров этих, но основная разница между прежними столкновениями народов и этой всеевропейской войной в том, что тогда более или менее всегда была одна главная сцена, на которой и решалось все, а теперь было много сцен — Восточная Пруссия, Карпаты, Марна, Скагеррак, Балканы, Дарданеллы, Рига, Эрзерум и прочие, — и хотя и были более или менее важные
Такая война не могла, понятно, дать героев с мировой славой, потому что район действия каждого такого героя был в сравнении с масштабом войны всегда до смешного мал, и когда стали подводить итоги геройствам, то все очутились в совершенно нелепом положении: больших героев не оказалось. Были военачальники и даже солдаты, о которых говорили и писали больше, чем о других, как Гинденбург, Фош, Людендорф, Макензен, Брусилов, Кузьма Крючков, великий князь Николай Николаевич, какой-то французский лейтенант, сбивший что-то двадцать немецких аэропланов, командир какой-то подводной лодки, что-то особенно дерзко утопившей, генерал Ренненкампф, желавший взять Берлин в две недели, но всем было совершенно ясно, что не только каждый из них, но и все вместе они были только очень маленькими колесиками в огромном механизме войны.
Но герой был нужен непременно. И из нелепого положения этого довольно остроумно вышли тем, что