— Ладно. Приезжай завтра ко мне и все обскажешь, как и что… — отвечал Григорий. — А сичас не говори, все равно спьяну забуду…
Двери широко с шумом раскинулись, и в дымный шумный кабинет вошла Лариса Сергеевна в шикарном вечернем туалете и молоденькая, как будто армянского типа, стройная и хорошенькая женщина в бриллиантах и дорогих мехах. При виде ее глаза Григория вдруг загорелись зеленым огнем.
— А-а, московская, московская… — приподнимаясь, радостно проговорил он. — Ну, не чаял, не гадал. Вот порадовала… Ах, порадовала…
И он без всякого стеснения крепко троекратно поцеловал и смеющуюся, как всегда, Ларису Сергеевну, и московскую гостью, которая давно занозила его, но не давалась, точно играла, точно добивалась чего. И взяв ее под руку, он отвел ее к низкому дивану в углу подальше от стола.
— Ну, садись… Рассказывай, как там у тебя… — говорил он. — Может, испить чего хочешь?.. Шампанского?
— Пожалуй… — с улыбкой сказала новая гостья, снимая перчатки.
Григорий сам принес ей бокал играющего шампанского и сел рядом с ней.
— Ну что мужик твой? Отпустил одну тебя, не побоялся? Да и бояться нечего: недоступная ты… — говорил Григорий, жадно глядя на нее. — Ах, это дело не так у тебя, не так! Не суши свое сердце без любови: без света ее душа темнеет, и солнце радовать не будет… И Бог отвернет лик свой от тебя. Нельзя идти наперекор велениям его! Пожелал я тебя во как, а это от Бога, и грех отказывать…
— Да на что же тебе, святому, моя грешная любовь? — сказала красавица, тепло и как будто чуть- чуть печально глядя в его возбужденное и точно ожившее лицо.
— Какой я святой? Я грешнее всех… — сказал Григорий серьезно. — А только в ентом греха никакого нет. Это все люди придумали… Посмотри-ка на зверей…
— Да ведь зверь тварь неразумная… — сказала красавица своим удивительно певучим, точно бархатным голосом. — Зверь и греха не знает, и Бога не знает…
— Не говори так… — остановил ее Григорий. — Нет, нет, так говорить не следует… Мудрость в простоте, а не в знании… Так-то вот, котенок мой… И не противься, не противься желанию моему…
— Я сказала тебе, Григорий: нет и нет… — сказала красавица. — Я люблю бывать у тебя и слушать тебя, а это — нет!
— Ох, не играй со мной… Ох, не играй… — точно простонал Григорий. — Не знаешь еще ты меня, котенок… Я такого могу наделать, что и сам себе не поверю… Ох, не играй!
Он весь побледнел и вдруг, скрипнув громко зубами, взвился и бросился к столу.
— Ну вы там, фараоны! — из всей силы дико крикнул он. — Валяй мою любимую! «Еду, еду, еду к ней…» Ну, живо…
Снова мерно застонали и зарокотали гитары, и невысокая, уже немолодая, полногрудая цыганка низким контральто с характерными подвывами завела любимую песню Григория, и как только хор подхватил зажигательный припев, побледневший Григорий вдруг обвел всех своим тяжелым взглядом, точно сам не зная, что ему делать, снова громко скрипнул зубами и, вдруг схватив со стола полную бутылку шампанского, со всего размаха хватил ею в огромное зеркало в простенке. Взвизги женщин и хохот мужчин точно опалили его, и вот со стола полетели на пол вазы с фруктами, бокалы, бутылки, подносы, и с сухим треском разлетелась в куски и огромная картина на стене, и стул, которым Григорий с дикой силой пустил в нее. И остановился, не зная, что еще сделать, и дрожа всем телом, только повторял глухо:
— У-у-у… У-у-у… Валляй! Эй, вы там, тащи вина еще!.. Гришка пить хочет…
— C’est à se tordre! — повторял со смехом принц Георг, картавя. — Il est impayable![49]
— Пой, цыгане! Вал-ляй! — кричал Григорий. — Все к чертовой матери!
И в то время как одни официанты торопливо подбирали осколки посуды и зеркал и обломки мебели, другие так же торопливо несли на подносах новые запасы вина и фруктов. Григорий жадно пил шампанское и, видимо, приходил в себя.
В это время одна из его гостей, красивая, строгого типа женщина, родовитая княгиня фон Лимен, с бледным матовым лицом и большими черными глазами, жена знаменитого гвардейца-усмирителя 1905 года, подсела тихонько к московской гостье.
— Это все вы виноваты… — сказала она тихо и ласково. — Отчего вы так противитесь ему? Он ужасно тоскует по вас…
— Извините, я совсем вас не понимаю… — сказала красавица. — Подумайте, что вы только говорите!..
— Ах, оставьте эти смешные предрассудки! — сказала княгиня. — Не спорю, может быть, это и грех вообще — хотя он и говорит другое, — но с ним всякое дело свято… Я принадлежала ему и горжусь этим…
— А муж?! — с удивлением тихонько воскликнула красавица, глядя на свою собеседницу широко открытыми глазами.
— И муж считает это великим счастьем… — твердо отвечала та. — Не мучьте его… Мы все, друзья его, готовы на коленях вас умолять… Он говорит, что в этих муках он теряет свою силу. А он так нужен всем нам и России…
«Что она, сумасшедшая или что?» — с удивлением думала красавица, глядя на свою собеседницу во все глаза.
Слышавшая весь этот разговор бойкая Лариса Сергеевна хохотала: ей казались ужасно смешными и хлопоты черноглазой княгини, и те трудности, которые считает нужным воздвигать такому пустому в сущности делу московская гостья. Лариса Сергеевна заражалась все более и более новыми петроградскими настроениями и жила очень широко и весело, и если не закидывала своих последних чепчиков за традиционные мельницы, то только потому, что ей уже давно нечего было закидывать.
— Еще! — крикнул Григорий, подставляя свой бокал Мишке Зильберштейну, банкиру, толстому и лупоглазому.
Тот предупредительно налил ему еще шампанского.
— Ничему так не завидую я в вас, Григорий Ефимыч, как вашей способности… гм… любить прекрасных женщин… — блестя масляными глазами, неверным языком проговорил он, смеясь нелепо. — В ваши годы, и такая сила…
— А что? Или прокис уж? — небрежно сказал Григорий, допивая бокал. — Так ты сходи к моему дружку Бадмаеву, — кивнул он на маленького смуглого в странном белом костюме тибетца, который невозмутимо и серьезно глядел на все своими черненькими глазками. — Он тебе таких специй даст, на стену полезешь… У них, чертей косоглазых, это дело сурьезно поставлено. Сходи, попробуй…
— Да неужели… помогает? — удивился тот.
— Попробуй… — повторил Григорий и отвернулся от банкира. — Русскую! — крикнул бешено Григорий. — Ну вас к черту, не орите, довольно! — цыкнул он на цыган. — Эй ты, светлость, жарь русскую… Или нет, валяй лучше «Во саду ли, в огороде…» или «По улице мостовой»… Ну, поворачивайся!
— Impayable! — повторил с восторгом принц Георг, садясь за пианино.
— А вы все тащи к чертовой матери ковер!.. — распоряжался Григорий. — Ты, князь, какого черта… не слышишь, что ли… Тащи, говорю, ковер!..
Налитой кровью князь-гвардеец, муж черноокой княгини, с полным усердием бросился снимать с помощью других большой ковер. Но они переусердствовали и повалили стол со всем, что на нем было. Снова со звоном посыпались на паркетный пол бутылки и хрусталь. Везде стояли лужи шампанского. Женщины визжали и с хохотом вытирали салфетками облитые туалеты. Мужчины хохотали как помешанные. Лакеи сунулись было подбирать, но Григорий одним словом вымел их вон из кабинета.
— Чище, чище отделывай! — строго крикнул он принцу. — Размок, что ли? Чище!
И вдруг, стукнув ногами о пол, он сделал
