Эти тезисы были приняты единогласно. Они повторялись во многих выступлениях и отразились в «Обращении Российского Зарубежного Съезда ко всему міру», в котором говорилось:
«Сколько бы других народов ни признало коммунистическую партию, властвующую над Россией, ее законным правительством, русский народ ее таковым не признает и не прекратит своей борьбы против нее». Съезд обратился «с горячим призывом к другим народам – помочь России в постигшей ее беде и оказать поддержку ее борьбе с кровавым игом III-гo Интернационала... не будет мира в міре, пока не займет в нем своего, по праву ей принадлежащего, места воскресшая и возрожденная Россия»[80].
Читая это, конечно, не следует забывать, что тогдашняя ситуация отличалась от возникшей позже, накануне войны, когда Сталин почувствовал необходимость опоры на патриотизм численно самого большого народа страны. Но до тех пор эта власть носила явно антирусский характер: и в гражданской войне (решающую роль в подавлении восстаний сыграли мобильные интернациональные части численностью около 250.000 человек[81]), и в высшем руководстве (где русские по происхождению составляли меньшинство), и в целях внутренней политики (в первую очередь удар был нанесен по русским традициям).
На этом фоне, при исчезновении самого слова Россия с карты міра, Съезд дал эмиграции зримо увидеть существование России Зарубежной, не желавшей превращаться в «людскую пыль». Она была осознана эмиграцией как духовный организм без территории, неразрывно связанный с родиной, где продолжается сопротивление. О миссии эмиграции в докладе Ю.Ф. Семенова было сказано:
«Зарубежная Россия существует... Каждый должен ежедневно спрашивать себя: выполняет ли он свой долг по отношению к этому единству духа Зарубежной России. Русская эмиграция должна проникнуться настроением, господствовавшим в таких организациях, как, например, рыцарские ордена. Все должны считать себя связанными общим обетом и, живя будничной жизнью рабочего, шофера, банковского служащего и т.д., каждый должен знать и помнить, что не может не быть он воином за великое дело Национальной России.
И пусть каждый считает именно себя обязанным вложиться в эту борьбу и не ожидает чудес... Нужно бороться, не надеясь на немедленный успех, и тот, кто способен дать длительное напряжение без надежды на немедленные результаты, тот всегда пожнет в конце концов плоды своих усилий». Поэтому цель съезда: «организация и мобилизация Зарубежной России: ради воскрешения и воссоздания Национальной России»[82].
Однако, выдвинув вождя, съезд не смог создать Комитета для координирования действий эмиграции. Разошлись мнения о полномочиях такого органа: 297 голосов было подано за принятие и доработку проекта, предполагавшего подчинение этого комитета вел. кн. Николаю Николаевичу (за это голосовали правые); 146 голосов – против (центристы, хотевшие орган вроде независимого эмигрантского парламента), при 14 воздержавшихся.
Для принятия требовались 2/3 голосов, до которых правым не хватило совсем немного. Поскольку делегаты съезда тщательно выбирались на местах – это говорит о преобладании правых настроений в эмиграции. Не забудем, что и Церковь с распространенными в среде духовенства монархическими взглядами имела большое влияние на «молчаливое большинство» Зарубежья (чего, кажется, не учел Струве в цитированной выше раскладке сил).
После съезда возникли две группировки: Русское Зарубежное Патриотическое Объединение (издавало газету, затем журнал 'Отечество'), возглавленное И.П. Алексинским (из более правых участников съезда и членов Высшего Монархического Совета) – и Российское центральное Объединение под председательством А.О. Гукасова (издателя 'Возрождения', которое поддерживало именно это центристское крыло). Оба Объединения в совместных обращениях призывали к сбору средств в фонд вел. кн. Николая Николаевича, которого оба считали своим главой. Но после его смерти их деятельность постепенно затухла. В сущности съезд имел скорее моральное значение, чем практическое. Конкретную политическую и творческую работу, имевшую значение для России, повела малая часть эмиграции. Съезд, однако, показывает, какое самосознание, определявшее ее дальнейшую деятельность, обрела Зарубежная Россия.
Годы эмиграции многое очистили и прояснили. В Зарубежном Съезде нашел выражение тот процесс изживания слепоты и смуты, который был начат русской армией в Галлиполи и о котором писал Н. Савич: «Впервые после долгого перерыва армия начала проникаться духом и традициями старой императорской армии, появилось чувство солидарности, долга и ответственности всех и каждого. Появилось сознание тесной связи между армией и государственностью, возродилась преданность старым заветам: царь, церковь, родина. Так называемые цветные полки [знаменитые Корниловский, Марковский, Алексеевский, Дроздовский. -
Это новое настроение и стало называться «белой идеей» (а не то, что доминировало в белых правительствах периода гражданской войны) – идеей, сплотившей патриотическую эмиграцию независимо от ее бывшей партийной принадлежности и от прежнего сословного положения. После того, как в эмиграции рассыпались все партии и их коалиции. Зарубежный съезд, основываясь на армии как носителе государственности, продемонстрировал нечто большее, чем парламентская коалиция. Это был союз людей, помудревших в результате потери родины: союз консерваторов и их недавних противников- «февралистов»; первые представляли старую Россию, но очистились от шлаков прошлого, вторые – поправели и в известной мере осознали свою вину за катастрофу.
В дискуссиях вокруг Зарубежного съезда прояснилась и разная степень ответственности левых и правых за революцию. Полемизируя с Милюковым, Струве ставит вопрос: откуда «России, ее живому историческому образу, грозила... подлинная опасность, от 'реакции' ли справа, или от 'крамолы' слева?» Убедительнейший ответ дала революция: ведь разрушала Россию именно «крамола»; сама революция объясняется «слабостью сопротивления крамоле, которая знаменовала все поведение русской общественности с 1906 по 1917 г.»[84].
«Было время, когда и я не видел подлинной силы и опасности крамолы», видел врага только справа, - кается Струве (в свое время проделавший эволюцию от марксиста до участника сборника «Вехи»). Теперь он возражает даже против пользования «традиционным трафаретом: реакция питала крамолу». «Реакция
То есть нельзя ставить на одну доску крайности левых и правых. Крайность первых, роднящая Милюкова, Керенского, меньшевиков, большевиков – была в разрушительной
То же и в эмиграции. Крайность левых заключалась в утрате ими национального духа, в нечувствии призвания России в истории – отсюда и нравственная ложность их «патриотического» невмешательства, и безполезность их рецептов для российского будущего. Крайность правых была все в той же узости понимания русского призвания. В неразличении внешней формы и духовного содержания; в смешивании