вопроса духовной оправданности монархии – с вопросом ее реализуемости в конкретных условиях. Это вело к безплодности «вмешательства» - но, думается, с нравственной точки зрения это было все же меньшим грехом.
...Левая печать со временем стала утверждать, что крайность «крайне правых» заключалась именно в монархизме. Это неверно: например, оба возникших после съезда Объединения состояли преимущественно из монархистов (им был и П.Б. Струве). Более того: именно «монархическая идея стала объединяющим моментом» правого фланга эмиграции и составной частью «белой идеи», - подчеркивал Римша. Если первые годы эмиграции отмечены активностью социалистов и либералов, то с течением времени «происходило заметное смещение в сторону сторонников монархической идеи. Это не значит, что росло число приверженцев Рейхенгалля. Речь идет о большой массе тех, кто не присоединился к какой-либо политической организации, но свои симпатии открыто отдавал монархистам. Если вообще можно говорить о каком-либо общественном мнении эмиграции, при всей ее политической разрозненности.., то можно сказать, что общественное мнение все сильнее поворачивалось в сторону монархии... Это проявилось на всех крупных съездах. Первыми обратили на это внимание социалисты, увидевшие в этом для себя опасность... Струве считает, что в 1925 г. монархисты составляли 85 % всех эмигрантов», включая «студенческую молодежь, которую в сильной степени притягивала монархическая идея, ...и даже те круги, от которых, из- за их прошлого, этого можно было меньше всего ожидать». Этот процесс не был отражен во влиятельной эмигрантской печати, находившейся в руках леволиберального фланга, но, как уже отмечалось, «было бы неправильно по позиции демократической прессы заключать, что стоящие за ней круги были ведущими в эмиграции»[86].
Поэтому границу между правыми и «крайне правыми» в те годы следует проводить не между сторонниками монархии и республики, а между разными пониманиями монархии, как это делал монархист И.А. Ильин:
«...надо признать, что старшее поколение русских 'крайне-партийных' монархистов (за немногими, всем известными исключениями) – всегда было и всегда будет неспособно выявить духовное обаяние монархического начала и утвердить его жизненную силу». Вместо этого, «выступая в качестве 'крайне- партийных' агитаторов, они насаждают в душах
В целом это творчество было все же заметно в значительных кругах монархистов, начиная с их основополагающего съезда в баварском городке Бад Рейхенгалль. Этот «Съезд Хозяйственного Восстановления России» был проведен с 29 мая по 7 июня 1921 г.; в нем участвовало 106 делегатов из европейских стран и Америки, в том числе бывшие члены Думы, Государственного Совета, русского правительства, видные военные; почетным председателем был митрополит Киевский Антоний, председателем - А.Н. Крупенский; при открытии съезда с церковным обоснованием монархии выступил архиепископ Волынский Евлогий.
Этот съезд тоже не был реставраторским. В его документах отражены, в сущности, столыпинские реформаторские идеи и результаты церковных реформ («воссоздание начала соборности и восстановление патриаршества»). Утверждая монархию как «единственный путь к возрождению России», рейхенгалльский съезд соединял ее с такими принципами: «единоличное владение землей на правах частной собственности» и решение этого вопроса в интересах «многомиллионной массы земледельческого населения» (предполагалось оставить за крестьянами поделенную ими землю, возместив владельцам ее стоимость за счет государства), «право свободного труда, охраняемого законом от всякой эксплуатации», равенство всех перед законом; неприкосновенность личности, свобода гражданская, политическая и вероисповедная, примирение со старообрядцами[88] – все это мало чем отличалось от гарантий гражданских прав в демократических конституциях. В «Докладе по основам тактики и организации Монархического движения» отмечалась «необходимость коренного пересмотра существовавшего до революции законодательства»[89].
В этом же докладе говорилось: «Будучи сами националистами русскими, мы не можем и не должны не признавать за другими народностями прав на национальное самоопределение». В докладе «Децентрализация власти и отношение к окраинам» было предложено: «Путем к восстановлению единства России может оказаться свободный государственный союз образовавшихся на территории России государственностей». И в резолюции по этому докладу было принято: «Не предрешая вопроса о том, какие из самоопределившихся окраинных государственных новообразований войдут в состав Империи Российской, Съезд полагает: что Государственное устроение России должно быть основано, между прочим, на передаче местным автономным и иным областным самоуправлениям всех тех предметов ведения в делах местного законодательства, управления и суда, кои, не имея в отдельности общегосударственного значения, сохраняют во всей полноте общегосударственную связь, образующую из совокупности областей и стран Единую Российскую Империю»[90].
Этот новый облик российской монархии – «без старых недостатков, но на старом фундаменте» - серьезных разногласий не вызывал. Преобладали убеждения, что большевиков в скором времени ждет неминуемый экономический крах, к которому нужно готовиться, сплачивая ряды. Разногласия в среде монархистов возникли, когда это ожидание затянулось, и в основном из-за непредвиденности самой политической ситуации, в которой пришлось искать путей освобождения России и решать вопрос престолонаследия.
Среди монархистов имелись свои левые и правые: от сторонников монархии парламентарной, конституционной – до самодержавной; от «франкофилов» - до «германофилов» (в зависимости от того, с какой страной связывались надежды на помощь России); от непредрешенцев, не чувствовавших себя вправе навязывать волю народу из заграницы – до легитимистов, считавших необходимым провозглашение царя уже в эмиграции (по их мнению, само существование носителя законной власти должно было «вдохновить народ на борьбу»).
На Рейхенгалльском съезде эти разногласия были сглажены: вопрос о престолонаследии был признан несвоевременным (поскольку не исключалась возможность, что царская семья спаслась); вместо этого был избран Высший Монархический Совет во главе с Н.Е. Марковым (два других члена: А.А. Ширинский- Шихматов и А.М. Маленников; впоследствии был кооптирован один «франкофил», А.Ф. Трепов). Разногласия выявились позже – когда Великий Князь Кирилл Владимірович (1876-1938) провозгласил себя в 1922 г. Блюстителем Престола, а в 1924 г. (тогда уже не оставалось сомнений в гибели царской семьи) – Императором.
Однако, он был поддержан лишь меньшинством монархической эмиграции, в основном в Германии (кругами ген. Бискупского, М.Е. фон Шейбнера-Рихтера, организацией П.М. Авалова-Бермондта) и в Венгрии. Многие влиятельные члены династии были согласны с вдовствующей императрицей Марией Феодоровной, считавшей заявление Кирилла Владиміровича несвоевременным: «Государь Император будет указан Нашими Основными Законами в союзе с Церковью Православной, совместно с Русским Народом». Того же мнения был и вел. кн. Николай Николаевич: «...будущее устройство Государства Российского может быть решено только на Русской Земле, в соответствии с чаяниями Русского Народа»[91] , после освобождения России. На эту позицию стало и подавляющее большинство членов Высшего Монархического Совета вместе с Марковым, и ген. Врангель (в 1924 г. он поставил себя и армию в распоряжение Великого Князя Николая Николаевича)[92]. Избрание последнего вождем эмиграции на Зарубежном съезде в 1926 г. (где вопрос о престолонаследии вообще не затрагивался) означало перемещение и монархического центра из Германии в Париж.
В указаниях на «чаяния русского народа» речь скорее шла о выборе народом монархии как формы правления, а не о «выборе» царя – для этого существуют законы о престолонаследии, введенные Павлом I. Однако, по мере настаивания Великого Князя Кирилла на своем царском титуле, как раз многие толкователи
