полно.
— На твой выбор. Что-нибудь такое… ванное. Только не очень громко — я хочу позвонить домой.
— Зачем?
— Узнать, как там мальчики, — отзываюсь я, проглотив возмущение. — И мама. — С нашими детьми осталась мать Роберта; мальчишки прыгали от радости.
— А завтра нельзя?
— Нет.
— Что ж, — коротко бросает Роберт, вновь возникнув на пороге спальни. — Звони, если хочешь. Только не забывай, что мы собирались побыть вдвоем.
Последнюю фразу он выдает с американским акцентом. Шутит. Но я знаю, что он чертовски зол.
— Мы и так вдвоем, Роберт. А дети есть дети. Они все равно всегда с нами.
— Что ж… — повторяет Роберт. — Звони.
— А ты не хочешь их услышать?
— Не особенно. Слышал пять часов назад.
— При чем тут… Ладно, неважно.
Я раздеваюсь, закрываю за собой дверь и долго-долго лежу в теплой воде, с наслаждением ощущая, как растворяются остатки похмелья. Вымыв голову, сооружаю чадру из полотенца, разглядываю себя в зеркале и без зазрения совести вру, когда Роберт стучит в дверь.
— Закрыто, а я в ванне!
— Ну так встань и открой. Я принес шампанское.
Завернувшись в махровую простыню, шлепаю к двери.
— Можешь нырять обратно.
— Нет, спасибо.
— Я уже как-то видел тебя голой, не забыла? — улыбается Роберт.
— Помню. Но я уже закончила.
— Шампанского?
— Попозже, Роберт. Второго похмелья мне не пережить.
Устроившись на крышке унитаза, он задумчиво потягивает из своего бокала.
— Расскажи об ужине, Клара.
— Рассказывать, собственно, нечего, — отвечаю я осторожно. — Где-то тут был мой лосьон… Ах, вот он. Мне очень понравился Кристиан. Помнишь, такой забавный парень в лиловой шали?
— В сари. — У Роберта глаз наметанный. — Помню, как же. Одет с иголочки. Холеный.
— За столом нас посадили рядом, и я весь ужин хохотала. Мы с ним пили коктейли, потом пели, потом танцевали.
— Где?
— В баре «У Мими» под мостом, кажется. Не помню. Мамбу отплясывали.
— Не знал, что ты умеешь танцевать мамбу.
— Я и не умела. Вчера попробовала. — Мне становится смешно при одном воспоминании. Ну и чучелом, наверное, я выглядела. — От души повеселились.
— Не сомневаюсь. А Сэм Данфи?
— Что?
— Где он был?
— С нами.
— Ты ему нравишься, — бесстрастно говорит Роберт. — Я это сразу понял, когда увидел, как он на тебя смотрит. И он тебе нравится.
Ну и заявление.
— Чушь. Он меня на дух не переносит. То есть… теперь-то вроде бы переносит. Мы подружились, вот и все. Но он мне нисколько не нравится. Только как друг.
— Нравится. — Роберт встречается со мной взглядом в зеркале. — Очень.
— Ничего подобного. Я просто отдыхала и развлекалась. Никто не интересовался успехами моих детей в школе, никто не задавал дурацких вопросов о ценах на недвижимость или о том, где предпочитаю делать покупки — в «Теско» или в «Сайнсбери». Приятно, знаешь ли, отвлечься от домашних забот среди незнакомых людей.
Роберт подозрительно ухмыляется:
— Слишком рьяно возражаешь, дорогая.
— Роберт, мне еще надо одеться.
— Твое здоровье! — Он салютует бокалом и удаляется.
Для человека, только что обвинившего жену едва ли не в измене, у Роберта поразительно жизнерадостный вид.
Перед ужином Роберт предлагает выпить по рюмочке в баре. Себе он заказывает рюмочку, а мне, как завзятой алкоголичке, бокал «Кровавой Мэри». Роберт переоделся в темный костюм. Он так непринужден, так естествен в любой обстановке: вчера он был своим в лондонском Ист-Энде, сегодня — в парижском отеле. Он всегда знает, что делать и как себя вести.
В детстве я сменила немало европейских и американских гостиниц, так что меня вряд ли кто назвал бы пугливой провинциалкой, но и на завсегдатая роскошных отелей тоже не тяну. В отличие от Роберта. Я будто прикидываюсь, будто наряжаюсь ради маскарада. Думаю, меня легче всего принять за скромную служащую преуспевающей фирмы, которой оплатили уик-энд. Собственно, я выгляжу самой собой: женщиной, которая через день вернется домой и натянет удобные спортивные штаны.
Из бара нас провели в обеденную залу — позолота, завитушки, роскошь, бьющая в глаза. Едва успели устроиться в креслах, как на подносе приплыла бутылка шампанского и официант от имени заведения поздравил молодоженов со счастливым событием.
— Как здесь хорошо. Банальная фраза, знаю, но я очень люблю Париж. А ты, Роберт? Что-то в нем есть завораживающее.
— Помнишь наш медовый месяц? — Роберт во второй раз за этот вечер поднимает бокал. — За Париж.
— Мы были так молоды, — отзываюсь рассеянно. — Относительно, конечно… просто в наши дни принято жениться позже.
— Двадцать четыре, двадцать пять, — возражает Роберт. — Юнцами не назовешь.
— Наверное, ты прав. Но у меня не было седых волос. И еще… это странное чувство… Кругом дамы с элегантными саквояжами, месье с баснословно дорогими чемоданами… И я… в дешевых туфлях и платье из лайкры.
— И с пунцовыми губами, — с грустной полуулыбкой подсказывает Роберт.
— Точно. И еще в клипсах размером с Эйфелеву башню. Наверное, я была похожа на профессионалку с улицы Сент-Дени.
— Ты была великолепна. Хорошие времена.
Хорошие времена. Наверное. Наверняка. Но что бы ни говорил Роберт, мы были молоды. Молоды, глупы и полны надежд.
— Как твое похмелье? Выпьешь вина?
— Непременно. Красного. Особенно, — добавляю я и улыбаюсь в попытке поднять моральных дух, — если ты намерен настаивать на своих супружеских правах.
— Вот как? Ты предпочитаешь сначала напиться? — Роберт не поднимает глаз. Он изучает карту вин, пальцем катая по столу хлебные крошки.
— Нет, конечно, — смеюсь я. — Я просто пошутила. Хотя в каждой шутке… Странно все это. После такого перерыва…
— Какой перерыв? — Роберт по-прежнему исследует карту вин. Выбор здесь, похоже, грандиозный. — Неделя. Максимум две.
— Три месяца.
