Моя жизнь на тарелке

Молчание в ответ.

— Знаешь, я уже вылезла из ванны.

— Когда?

— В номере. Просто не хотела, чтобы ты заходил. Вот и сказала, что сижу в ванне.

— А почему ты не хотела, чтобы я заходил?

— Потому что меня фурункулами обсыпало. — Пытаюсь шутить. Пытаюсь увести разговор в другую, менее опасную плоскость.

— Почему ты не хотела, чтобы я зашел, Клара?

— Боялась, как бы ты не подумал, что я слишком толстая… — Интересно, во сколько раз можно сложить накрахмаленную матерчатую салфетку? — Или некрасивая… или… домашняя.

— Ничего подобного в жизни не думал.

Я залпом глотаю остаток шампанского.

— Вчера вечером ты был удивлен, правда, Роберт? Ты удивился, что я могу выглядеть сексуально. — Мне неловко. Я стесняюсь звуков этого слова и поэтому, само собой, лезу на рожон: — В высшей степени сексуально. Ты удивился, что я секси. Ха, ха. Верно, Роберт?

— Верно, — бесстрастно констатирует Роберт.

— Тяжкий труд, между прочим; отнимает массу времени. Хотелось бы выглядеть так и только так, но увы… Время.

— Знаю. У тебя никогда нет времени.

Знакомые интонации. Домашние. Скука и безразличие.

Неправильно это. Все не так. Он на меня не смотрит, он произносит не те слова. Я могла бы произнести нужные слова за него: «Неважно, дорогая. Ты прекрасна. Я люблю тебя всякой, для меня ты всегда сексуальна». А потом он мог бы вспомнить Шекспира, и цитировать его сонеты, и говорить, что будет любить меня, мое лицо и мое тело даже в старости, когда я поседею и одряхлею… А еще он мог бы сказать по-другому. Он мог бы найти иные слова, которые дышали бы той же проникновенной нежностью. Я скажу их за него, я их знаю: «Если ты видишь любимую в родильном поту, когда ее увозят на каталке туда, где она даст жизнь твоему ребенку, которого вы зачали в любовном единении… то остальное не имеет значения. Пусть она не хороша собой. Пусть даже уродлива. Пусть не очень сексуальна. Она твоя. Жена тебе и мать твоему дитя».

Роберт подарил мне чудо материнства, и я всегда буду ему благодарна; он мог бы убить меня, и я умерла бы с благодарностью в душе. Но он и отнял многое: свою страсть, меня прежнюю. Та Клара исчезла с появлением из ее глубин крохотной влажной головки Чарли. Я не против. Я нисколько не против, но Роберт хотел бы вернуть то, что осталось в прошлом. Поздно. А мне какое дело, казалось бы? Почему же так больно?

— Почему… — Спрашивать унизительно, но не задать вопрос… еще унизительнее. — Почему ты со мной не спишь?

— Ради всего святого, Клара. Пара недель — это не мировой катаклизм.

— Три месяца. Ты слышал. Чтобы три месяца — такого никогда не было. Четвертая часть года.

— Случалось и дольше.

— Неправда.

Роберт меняет тактику:

— Ну, ты тоже не пылала энтузиазмом.

— Отпора боялась.

Роберт разражается хохотом.

— Bay! — Американизмы, по обыкновению, спешат ему на помощь. — Детство всегда с нами, бэби? Не смеши меня. — Он делает вид, что утирает слезы. — Отпора она боится. Это ты скалишь зубы и рычишь, Клара. Это ты кусаешься.

В награду за шутку мне позволено лицезреть не макушку, а смеющееся лицо Роберта.

— По-твоему, это была шутка? Ошибаешься. Послушай еще: я — боюсь — отпора. Боюсь, как и все. Чем получать от ворот поворот, предпочитаю, чтобы ты со мной вовсе не спал.

А Роберт предпочитает не замечать намека.

— Ты — не все, Клара. Ты… — он зажмуривается, подыскивая варианты, — боец. Несгибаемый боец.

Что за ахинея? Куда его понесло?

— Черт побери, Роберт! Как ты себе это представляешь? Я просыпаюсь по утрам, радуюсь солнышку, травке и предстоящему сражению с жизнью? Не боец я, Роберт, а если и боец, то это не мой выбор. Что за идиотизм с твоей стороны заявлять такое после восьми лет совместной жизни. За восемь лет ты так и не понял, кто я. За кого ты меня вообще держишь?

— За очень прочную личность.

— Стекло тоже бывает прочным. Это не значит, что оно небьющееся.

Мы выдерживаем паузу, пока официант выставляет на стол закуски. Для Роберта — блюдо простое, но эстетически совершенное: салат из трюфелей с картофелем. Для меня — блюдо сумбурное и размазанное по тарелке, вполне под стать моим растрепанным чувствам, а по цвету — рдеющим щекам: салат из омаров.

— Именно за это я тебя и люблю, — отправив в рот кусочек трюфеля и прожевав его, негромко говорит Роберт.

— За что?

— За прочность. За стойкость и несгибаемость.

— Ты меня любишь за это?

— Да.

— За ЭТО?

— Клара.

— Что ж, выходит, ты не на то поставил. Не хочу, чтобы ты любил меня за прочность. Скажи лучше — за то, что не рыдаю по любому поводу. Ха-ха-ха! — Я закатываюсь хохотом, зная, что по щеке уже ползет слеза. — Ошибка вышла, Роберт. Пожалуй, лучше тебе меня возненавидеть.

— Никогда не смогу тебя ненавидеть, что бы ни… Не плачь, Клара, пожалуйста. — Он наклоняется через стол и вытирает мне щеку.

Боже, почему бы мне еще не поплакать? Выдавить бы хоть три слезинки. В идеале хорошо бы разрыдаться в три ручья, лишь бы он не отнимал руки…

На салфетке, кроме влажного пятна, осталась и розовая омарная отметина. Мало того, что рыдаю на глазах у мужа, так еще физиономия в омарах.

— Пожалуйста, — повторяет Роберт, — не плачь.

— Как не плакать, если грустно? Я устала.

— Давай вернемся в номер.

— Я устала притворяться, что у нас все в порядке, что такое у всех бывает, что через это все проходят. Я устала делать вид, что если твой муж тебя не хочет — это нормально, прекрасно и чертовски замечательно. И что мне вовсе не требуется никакой поддержки. И что ты можешь засовывать меня в задницу сколько тебе угодно.

— Я не делаю этого.

— Тетя Хрюшка. Распродажи шмоток шестнадцатого размера. Я прикидываюсь, будто делюсь с тобой проблемами, — ты засыпаешь. Мальчишки друг друга калечат — ты слушаешь оперу, потому что ты устал. Ха! Могу продолжить. Поговорить о чем-нибудь важном? Незачем. Дети? Вырастут. В какую школу их отправить? Решай сама. Джулиан пригласил на крестины? Поезжай с детьми…

Пока официант меняет блюда, Роберт молчит, уронив голову на сцепленные пальцы.

— Я все понимаю, Клара. Но это нормально. Мы женаты. Мы ладим друг с другом. Мы неплохо управляемся, разве нет?

— Оставь эти бредни, Роберт! Я не желаю управляться. Не желаю, черт бы тебя побрал, своим детям