Моя жизнь на тарелке

воды…

Я. Нет, спасибо, не хочется. Итак, танцы. Будем говорить начистоту или как? Читатели желают знать правду.

Он. А я не желаю продолжать в том же духе.

Я (вкрадчиво-нежно). Какое это, должно быть, для вас облегчение… В смысле — столько лет сплошь гонения и остракизм, и вдруг общество принимает вас как должное…

Он (перебивая). Что вы имеете в виду под «остракизмом»?

И тут я разошлась на всю катушку о проблемах, подстерегающих католика, педика и э-э… балерину в одном лице. А он встал и удалился. Кретинская выходка, между прочим: оставить женщину под хмельком и в растрепанных чувствах. А я проорала вдогонку:

— Э-эй! Выдрючиваемся, да?

Ну и взгляд он на меня бросил — на смертном одре вспомню. Вместе с финальной репликой:

— Уроки надо дома готовить, крошка.

Ублюдок, еще футболку натянул на два размера меньше. И вид потасканный, будто только что из постели вылез.

Наверное, лучше сразу позвонить Араминте и все объяснить. Она надеялась дать интервью в дополнение к снимку на обложке; теперь ее планы летят к чертям… Впрочем, наверняка еще можно успеть состряпать другое.

Араминта сочувствием не прониклась. И минуты не прошло, как мое невнятное блеянье заглушило злое шипение. Я уловила слова «непрофессионалка», «недоделанная» и «дерьмо». Снова попыталась объяснить, надавить на жалость, даже мамину помолвку приплела, свою забывчивость и хомяка, встрявшего в мой рабочий график… Впустую. Араминта все шипела и шипела. Обложка готова, и за этим Данфи гоняются все журналы, так что нам крупно повезло заполучить согласие «восходящей суперзвезды», а я нанесла удар в спину, ну и так далее. Так что придется наизнанку вывернуться, но интервью добыть. Араминта продиктовала телефонный номер Данфи и заставила поклясться, что я позвоню ему, извинюсь и заставлю ответить на вопросы.

Что ж, ладно. Но позже, сначала мальчишками надо заняться, а потом мы с Робертом ужинаем у Тамсин.

Тамсин, как и Эмбер, — моя подруга с незапамятных школьных времен. Свести ее с кем-нибудь мало- мальски достойным — вот цель моей жизни, поскольку осточертело слушать ее вечное нытье. У Тамсин же в жизни две главнейшие цели: а) выйти замуж и б) переспать с кем-нибудь. В любом порядке. Она именует себя «классической старой девой — никому не нужным засохшим стручком, от недостатка внимания заплесневевшим в интересных местах». Длинновато, но выразительно. Осушив полбутылки, она обычно закатывает истерику со стенаниями на тему материнства: «Какой ужас, Клара, у меня никогда не будет детей. Даже если что-нибудь с кем-нибудь случайно получится, я же старуха. В тридцать четыре первого ребенка не рожают. А вдруг даун? Что мне тогда делать, Клара?» Дойдя до столь страшной перспективы, она, как правило, заливается слезами.

Стыдно признаться, но Тамсин своими жалобами регулярно льет мне бальзам на душу. Я блаженствую. Ликую. Купаюсь в собственном превосходстве (я ведь предупреждала, что подлости во мне хватает). Сразу вспоминаю о своем богатстве: муж и двое мальчишек. Кстати сказать, о детях я ни разу не пожалела, даже моя подлость имеет пределы… но если начистоту, то временами тоска все же вползает в сердце… Тоска по неделе или даже уик-энде в Париже… Пробежаться бы по бутикам… Мечты, мечты. С тем же успехом можно ублажать себя мечтами когда-нибудь втиснуться в юбку Твигги.[5] Вот почему я старательно ловлю каждое словечко Тамсин: ее бубнеж об одиночестве и мужиках, которые сплошь последние скоты, оказывает на психику крайне положительное действие. Словесный, так сказать, эквивалент дюжины свежих пончиков с джемом и блюдцем (глубоким) ванильного соуса.

Я рассказала Роберту о Данфи — пока мы катили в Белсайз-парк. Одинокие девушки могут себе позволить жилье в оазисах, цветущих средь дымно-каменной пустыни Лондона. И даже если по размерам это жилье ближе к упаковке из-под кухонной мебели, в уюте и свежей атмосфере ему все равно не откажешь. А чему удивляться? При недурственном (в разумных пределах) жалованье и расходах только на себя плата за жилье не висит над тобой дамокловым мечом. Это нам, замужним женщинам, приходится крутиться — мозги сломаешь, пока в семейный бюджет впишешься. Потому-то молодые семьи и кучкуются в малопрестижных, но недорогих лондонских районах. В Ист-Энде, к примеру, как мы. Наше семейство в ист- эндском винегрете из первосортного ворья, колоритных бомжей и публики вроде нас как раз на своем месте, и мне это блюдо по душе. Но по правде говоря, к Белсайз-парку душа тоже тянется. Столько зелени, широкие улицы и кафе на каждом шагу. Нам, если захочется перекусить в кафе, нужно пилить аж в «Теско» и выложить без пяти пенсов три фунта за ленч. Тамсин же достаточно выйти из дому, толкнуть соседнюю дверь — и готово: «К вашим услугам холодные и горячие закуски с натуральным беконом и кофе на любой вкус».

— Араминта в чем-то права, — роняет Роберт, маневрируя на нашем допотопном «вольво» с ледяной невозмутимостью летчика-аса. В жизни не встречала более хладнокровного водителя. — Накачаться во время интервью и хамить знаменитости — это в самом деле непрофессионально.

— А кто спорит, Роберт? Думаешь, решила взять сегодняшний способ на вооружение? Я же не нарочно. Как-то само вышло. Времени подготовиться не было… Теперь вот расплачивайся. Господи, ну и перспектива! И когда мне, спрашивается, за ним гоняться? Дорогой…

Дорогим Роберт становится в исключительных случаях — только если мне позарез что-то нужно. Роберт — далеко не дурак, нюансы улавливает, так что на редкое обращение реагирует должным образом: играет желваками, вздергивает бровь, изображает покорность, мировую скорбь и вековую усталость одновременно. Должно быть, с такой миной учитель Закона Божьего в энный раз разъясняет суть обрезания стайке жеманно хихикающих девчонок.

— Ну?

— А этот кусочек кожи… откуда его, собственно, отрезают? Прости, я хотела сказать, а не нанять ли нам няню? Сразу станет легче. За небольшие деньги сколько удовольствия, ты только представь. Я наконец смогу работать как нормальный человек. Порядок в доме наведу. Готовить буду, правда. На выходные можно будет смотаться куда-нибудь…

Роберт радостно хватает тренькнувший мобильник и погружается в деловой разговор; я же погружаюсь в грезы о двухдневной идиллии в каком-нибудь романтическом месте — Барселона сойдет, — целых сорок восемь часов вдвоем, без детей. Первым делом пробегусь по магазинам, потом неспешный обед в очаровательном ресторанчике… Жгучее солнце и запотевшие бокалы с легким южным вином. А потом… что потом? Кровать, разумеется. О-о-о… Заберемся в постель… займемся любовью… (Абсолютно дебильное выражение, между прочим.) Сплетемся в объятиях, и он будет читать мне стихи.

Воздушный замок валится прямиком мне на голову вместе с населяющими его химерами, а я гадаю, какому из раздирающих меня желаний отдать предпочтение? Хохот, конечно, реакция более жизнеутверждающая. А в данном случае и более оправданная. Роберт и стихи. Очень смешно. Только почему-то жутко хочется заплакать. Кого я обманываю? Не будет никакой кровати. То есть кровать-то, наверное, все же будет, а вот поваляться всласть, да еще в объятиях друг друга — это уже из области фантастики. Если я и позволю себе такую роскошь, Роберта рядом не окажется. Он ненавидит торчать в номере и «впустую растрачивать время». Допустим даже, мне удастся удержать его лишних полчаса, прельстив завтраком… заодно и лекцию прослушаю на древнюю, но не потерявшую актуальности тему «О крошках в постели». Любовь? В смысле — секс? Такое возможно. Привычно-халтурное брачное действо, по страсти близкое к чистке зубов, а по регулярности — к менструациям.

С нумерацией страниц в очередном номере журнала явно что-то не клеится. Роберт буквально слился с мобильником. Отлично. Есть время на сеанс самовнушения.

Возьми себя в руки, Клара. Такие мысли до добра не доведут. Каждому известно… всему миру известно… любому человеку на этом свете известно, что секс теряет всякую сексуальность после шести месяцев общения. Максимум после двенадцати, если очень повезет. Ну и что с того? Секс, в конце концов, это всего лишь… секс. Тренировка определенных органов, не более. Правда, моим собственным определенным органам недолго и атрофироваться. Двойной бутерброд в нашем