вырывались их своих тесных клеток в Нью-Йорке и Филадельфии. Первый Владетель Бакхилла добавил к отелю кое-какие укрепления и три чудовищно уродливые сторожевые башни. Второй Владетель (первый Джонс, племянник знаменитого Натана Макдональда, чей портрет украшал теперь Длинный Коридор) построил аэродром, целую систему подземных бункеров и буквально усеял весь Бакхилл огневыми точками. Но уже третий Владетель, Джон Джонс, двоюродный дед Дика, добавил к сооружению лишь несколько теннисных кортов, площадок для сквоша и тому подобных мелочей. А четвертый Владетель, отец Дика, если не считать ремонта и некоторого благоустройства, вообще оставил тут все как было.
И Дика это устраивало. Именно таким Бакхилл ему и нравился: Когда придет его очередь стать Владетелем, он здесь и камня не тронет. Оставит даже уродливые башни. А Данливи пусть раз за разом рассаживает по своим местам, одни и те же удвояченные кусты и цветочные клумбы. Хоть целую вечность. Так, по мнению Дика, должна была идти здесь жизнь.
Но пока что Дику всего шестнадцать. Далеко ему еще до Владетеля. К тому же предстоит на четыре года отправиться в Колорадо.
Некогда случилось так, что прадед Дика сумел взять и удержать Бакхилл только благодаря помощи рода Макдональдов — предков по боковой линии нынешнего колорадского Вождя. В результате Бакхилл по- прежнему считался самым могущественным домом на всем Восточном Побережье севернее поместья Чарльстон, а каждый новый наследник его Владетеля автоматически становился бригадным офицером армии Вождя и нес четырехлетнюю службу в Орлане. Служба эта считалась делом чести, и Дик с нетерпением ее дожидался, но и отказаться от нее даже при желании не мог. Такие дела.
Тени, будто воды, сомкнулись у Дика над головой, стоило ему углубиться в лощину. Слева по склону вьющиеся побеги и мхи буквально сочились влагой, а в воздухе пахло плесенью. У самого первого поворота Дик наткнулся на двух садовых сраков, что старательно выкорчевывали упавший поперек тропы молодой кленик. Под открытыми корнями виднелась сочная, влажная почва, а отрубленные ветви дерева придавали воздуху особый привкус. Заметив Дика, двое сраков, ни слова не говоря, оперлись о свои топоры и стали ждать. Во мгле лощины светились их светло-голубые глаза. Дик перебрался через ствол кленика и направился дальше.
А дальше воздух был уже столь недвижен, будто его вылили туда годы назад да так и оставили. Дик на ходу наклонился к берегу и лениво провел рукой по мясисто-остистому ковру плаунов. Росло их тут три вида. Помнится, он без зубовного скрежета заучил их названия, когда прогуливался здесь с гувернером Паджеттом. Сколько же раз хаживали они по этой тропке!
Да, тут тебе ботаника, а чуть дальше — и петрология. Вот они, раскрытые страницы огромной каменной книги: известняк, сланец, красный песчаник, мергель…
Ботаника, экология, лесоводство… Дик помедлил перед трехметровым в обхвате стволом тсуги Уильяма Пенна. Потом вскарабкался по склону к дереву, чтобы всем телом прижаться к шершавой, жесткой коре. Если смотреть вверх, то ствол тсуги исчезал в каком-то невообразимом далеке. У Дика даже голова закружилась. Казалось, дерево растет не вверх и не под углом, а вниз, погружаясь в бездонное море листвы.
Дик отошел от тсуги, чувствуя себя жалкой букашкой — как бывало всякий раз, когда он оглядывал ствол громадного дерева. «Кто тебе позволил?» — такие слова приходили ему на ум. Хотя, если вдуматься, сущая нелепость. Дик (в последний раз?) повернулся спиной к могучей тсуге и стал спускаться дальше.
Давно уже прислушиваясь к шуму воды, он наконец его расслышал. Чем дальше Дик петлял по извилистой лестнице, тем громче шумела вода, уже начиная заглушать его гулкие шаги. Верхний водопад, щедро напоённый весенними дождями, с тяжелым грохотом обрушивался в верхний бассейн. В воздухе висело целое облако мельчайших брызг, за которым почти не просматривалась пещера по ту сторону бассейна, на холодном и скользком полу которой они с Адамом так часто играли то в Робинзона Крузо, то в капитана Немо, то еще в какого-нибудь героя старых книжек…
Дик прошел по берегу мимо темного среднего бассейна, спускаясь все дальше в лощину. Даже сюда лучи утреннего солнца еще не добрались — попадал только их слабый отсвет, будто на зимней заре. В нижнем бассейне вода казалась прозрачной, как тающий лед, и такой же холодной. Она едва покрывала гладкие красные камни, разделенные поразительными границами зеленых водорослей. Дик перебрался по мостку на другой берег, наслаждаясь глухим безмолвием, что возрастало с каждым шагом, удалявшим его от ближайшего человеческого жилья.
Это место почему-то казалось ему самым сердцем Бакхилла. Поля наверху сейчас полны птичьего гомона — там вовсю раскричались скворцы и сойки, вороны и кардиналы. А здесь ни звука. Даже шум водопадов заметно приумолк. Тихое, потайное место. Место, вокруг которого вертится все остальное. С ним-то теперь и пришел попрощаться Дик.
Когда он наконец поднялся с поросшего сорняками берега, то вдруг сообразил, что уже и так слишком задержался. В лощине даже само время, казалось, идет как-то по-иному. А может, оно вообще останавливается? Может, так и лежишь тут в безвременье, пока вдруг не очухиваешься с затекшими конечностями и пустым желудком?
Тут Дик вспомнил, что ленча сегодня не предвидится — опять же по случаю банкета. Дик торопливо прошел по нижнему мостку и принялся карабкаться вверх по склону, направляясь к дому по той же узенькой тропке. Солнце уже поднялось высоко. Еще минут пятнадцать — и оно зальет яркими лучами всю лощину. Жаркий будет денек. Весь красный и запыхавшийся, Дик наконец добрался до кухонь.
А там было совсем не продохнуть. Целая преисподняя, полная багровых носов, с которых то и дело падают крупные капли пота, забрызганных жиром передников, громогласных проклятий, гремящих тарелок и путающихся под ногами поварят. Дыхание перехватывало от божественных ароматов уток, гусей, фазанов, каплунов, голубей. А еще — от оленины, пирогов с мясом, целых поросят, ягнячьей грудинки. А еще — от сваренных на пару устриц, морских моллюсков, гигантских креветок, омаров, мягкопанцирных крабов. А еще — от трески, тунца, макрели, меч-рыбы, лосося. А еще — от компотов, пряных приправ, кисло-сладких соусов, сыров, пудингов. А еще — от хлебов, рулетов, бисквитов, печенья «детские палочки», пирогов, кексов больших и малых. Всюду мелькали сальные мордашки поварят, хлопали дверцы духовок, гремели тарелки. Все вопили на разные голоса. Казалось, еще чуть-чуть, и здесь начнется всеобщее помешательство. Вот на пол грохнулся стальной поднос, вот отчаянный звон бьющейся посуды — й тут же поросячий визг самого маленького поваренка, а взрослые повара спешат обрушить на него свой праведный гнев. Дик улучил момент и скользнул к длинному столу, украшенному цветочными вазами (все цветы пахли исключительно раскаленным жиром). Потом — к прилавку, где на тарелках уже разложены элегантные ломтики сыров. Дик одной рукой ловко ухватил себе побольше сыру, другой сцапал кувшин с молоком — и был таков.
То, что и молоко, и сыр были удвоячены, не имело для Дика ровным счетом никакого значения. Ведь он стащил еду с кухни, как свободный, а не выклянчил ее у Фоссума, как какой-нибудь срак. С аппетитом проглотив свой второй завтрак в беседке рядом с полем для игры в шары, Дик бросил объедки под ближайший куст и бодро зашагал по склону холма мимо павильона и теннисных кортов. Чуть ли не каждый шаг будил воспоминания. Почва, сорняки в укромных уголках, даже сам травяной покров ничуть не переменились за все эти годы. Все: и пейзаж, и запахи, и звуки — казалось родным и до боли знакомым. Дик помедлил на самом краю плаца, где маленький оружейник Блашфилд орал на взвод новобранцев:
— Шаго-ом-арш! Ать-два, ать-два! Левой, левой! Эй, там, на правом фланге! Левой, левой! Левой, бараны!
Солнечный свет играл на стволах учебных винтовок, неловкие ноги в зеленую полоску все поднимались и опускались.
А вот Ремесленные Ряды, где раскаленный воздух, как всегда, поднимается от гончарных печей, а из невысоких прохладных сарайчиков, где работают сапожники и резчики по дереву, доносится прерывистый перестук. У одного из таких сарайчиков в пыли валялась дворняга, ожесточенно почесывая себя за ухом. Вот ритмичное «тум-тум, тум-тум!» из кузницы так умиротворяюще падает в безмолвие. Высоко над крышами столярных мастерских на опаленном молнией дубе завел свою песню дрозд. А Дик с замиранием сердца устремился к конюшням.
Конюхи как раз выводили арабов и других чистокровных гнедой и серой масти. Кони гордо вздымали благородные головы, рвались из узды. Дик с наслаждением истинного знатока немного понаблюдал за ними, а потом устремился к стойлу своего любимца, Моргана Цыганского Скрипача. Мерина только-только
