Здесь она снимала комнату. К его удивлению, внутри было чисто. Чувствовалось, что комнаты, тянувшиеся в ряд по коридору, прилично обставлены. Детских голосов не было слышно. Комнаты, по-видимому, снимали одинокие и студенты. Можно было отчётливо себе представить за одной из этих дверей молодую женщину, ведущую уединённый, целомудренный образ жизни.
Комнатка управляющего находилась сразу направо. На оклик Куросимы поднялась красная бамбуковая шторка, и из-за неё показалась благородная седовласая старуха.
— Будьте любезны, где комната Фусако Омура? — вежливо спросил Куросима.
— Простите, что вы сказали?.. — приложив руку к уху, переспросила старушка, которая, очевидно, была глуховата.
— Фусако Омура… Я спрашиваю, где тут живёт Омура-сан?
— Омура-сан?
— Да. Молодая женщина. Её комната, кажется пятая.
— Женщина?.. — в раздумье покачала головой старуха. — В пятой комнате уже давно никакая женщина не живёт. Погодите, погодите. Да, Да. Теперь вспоминаю, года три назад там действительно жила одна студентка.
— Но Омура, женщина по фамилии Омура разве не живёт у нас — переменившись в лице, повысил голос Куросима.
— Нет, нет. Фамилия студентки фармацевтического института, которая жила здесь три года назад, тоже была не Омура.
У Куросимы словно отнялся язык. Студентка фармацевтического, института! Даже если бы она и продолжала здесь жить и тоже носила фамилию Омура, это всё равно не Фусако. Каким бы чудом рано осиротевшая девушка попала в высшее учебное заведение? Вряд ли она и колледж-то кончила.
Значит, Фусако Омура соврала! С какой целью? Может, без дурного умысла? Допустим, что она просто не хотела дать адрес малознакомому мужчине и поэтому сказала неправду. Но неужели она ему настолько не доверяет? Какие же у неё основания? Он официальное лицо, ответственный сотрудник лагеря, и если она действительно добивается освобождения брата, она должна бы дать ему правильный адрес.
Куросиме хотелось истолковать ложь Фусако в благоприятном смысле, но чем больше он размышлял, тем больше укреплялся в мысли, что это был отнюдь не невинный обман. Неужели из всех троих она наиболее сомнительная личность?
Поклонившись подозрительно глядевшей на него старухе, он, скрежеща зубами, ушёл.
Ему начало казаться, что, расспрашивая Тангэ и охотясь за Фусако, он лишь теряет время и упускает что-то важное, и Куросима совсем пал духом. Солнце уже садилось, но было тихо, ни ветерка, и земля, казалось, так и пышет жаром. Усталый, с точно налитыми свинцом ногами, Куросима уныло брёл по незнакомым улицам.
ПЕРЕВОД В ОТДЕЛЬНУЮ КАМЕРУ
1
Наступил день врачебного осмотра. По радио сообщили о приближении большого тайфуна. Такой духоты, как в этот день, кажется, не было всё лето.
По указанию начальника отделения Итинари Омуру привели на осмотр последним, после всех европейцев, американцев и азиатов из первого корпуса. Внештатный врач лагеря Ханагаки, бросив взгляд на полуобнажённого Омуру, покачал головой.
Он осматривал его особенно тщательно. Доктор Ханагаки, заместитель главного врача местной общественной больницы, был терапевт, но здесь выступал в роли специалиста по всем болезням: и как уролог, и как окулист, и как дантист. Омура давал себя осматривать равнодушно и покорно, словно робот, механически выполняющий указания оператора.
Закончив осмотр, доктор Ханагаки пожал плечами:
— Что ж, нужно бы его подкормить да подлечить три зуба. А так ничего особенного. Впрочем… — Ханагаки замолчал и некоторое время пристально всматривался в лицо Омуры, словно стараясь уловить его рассеянный, блуждающий взгляд. Затем он резко повернулся к Итинари и Куросиме и, нахмурив густые брови, спросил: — Скажите, а как он обычно ведёт себя? Странностей никаких не замечается?
— Кое-что есть, — поспешил ответить Куросима, присутствовавший в качестве переводчика. — Он, например, настаивает на том, что он японец, хотя ни слова по-японски не понимает. Это, пожалуй, наибольшая странность. Да! Потом вот ещё. Когда я его спросил, какой сейчас год по японскому летосчислению, он преспокойно ответил: шестнадцатый, то есть ошибся всего на двадцать лет.
— В самом деле? Ну, а помимо этого?
— Помимо того, что он упорно называет себя японцем, как будто ничего особенного, — ответил Итинари. — Во всяком случае, он ни на что не жалуется, не самовольничает, ничего не требует, как другие, которым то это не так, то это не так. Его можно считать вполне послушным, примерным заключённым.
— Господин начальник совершенно прав, — подхватил Куросима. — Только я вот что хотел бы ещё добавить. Несколько дней назад произошла любопытная история. Во сне он вдруг произнёс несколько японских фраз. Смысл их, правда, не совсем ясен, и мы как раз сейчас занимаемся проверкой…
— О! Это действительно любопытно! — воскликнул врач и глазами подал Куросиме знак, чтобы он вывел Омуру.
Куросима велел Омуре подняться, вышел с ним в коридор и приказал конвоиру отвести его в камеру. Когда Куросима вернулся, врач заговорил снова:
— Я с самого начала заподозрил у него тяжёлую форму неврастении, какая иногда появляется у людей в результате ареста. Но, может быть, это что-нибудь и посерьёзнее. Дело в том, что зрачки у него как будто нормальные, но поля зрения асимметричны.
— Простите, доктор, но я что-то не понимаю… — с огорчённым видом сказал Итинари.
— Короче говорящего следует показать специалисту, — ответил врач.
— Какому специалисту?
— Психиатру, разумеется. У него какое-то психическое расстройство… Я не сказал бы, что он помешанный, но всё же…
— Вот как? — качнул головой Итинари. — Во всяком случае, перевести его в отдельную комнату и изолировать от других, наверное, не бесполезно?
— Конечно, конечно, — ответил доктор Ханагаки и, повернувшись к столу, взялся за перо. Волосатой рукой, с закатанным до локтя рукавом белого халата, он стал быстро писать, продолжая говорить со свойственной ему живостью: — Я вам пишу направление в лечебницу «Кэммин», которая находится в Иокогаме на улице Яматэ. Это специальная психо-неврологическая клиника. Им приходится иметь дело с иностранцами, и там есть врачи, знающие китайский язык.
Оставив доктора Ханагаки приводить в порядок карточки медосмотра, Куросима и Итинари вышли в тускло освещённый коридор. Они переглянулись, и Куросима взволнованно спросил:
— Помните, вы недавно сказали, что проблема номер один — это сам Омура. Вы именно это имели в виду?
Итинари впервые за всё это время весело улыбнулся.
— Когда только организовали лагерь, мне пришлось повозиться с одним французским морячком. И вот мне подумалось, не аналогичный ли это случай? Впоследствии выяснилось, что тот французский матрос как будто страдал психозом Корсакова[9] на почве алкогольной интоксикации. Но француз безбожно врал и целыми днями буянил. А ведь Омура, хотя и похож на гориллу, смирен, как овечка… Поэтому уверенности у меня не было. Впрочем, смирный-то смирный, а ведь набросился на свою «сестричку» и стал её лапать!
