когда так беспардонно распрашивали об Эндрю ?
К счастью, Эндрю и я живем в Нью-Йорке. В Японии наши светлые чувства уже давно растоптали бы и десять лет не были бы столь безоблачными.
Рождество мы, как всегда, праздновали на организуемом оперной гильдией приеме, а на Новый год нас к себе пригласил Карл. На этом самом приеме, устраиваемом в Plaza Hotel, Эндрю не давала прохода одна отвратительная тридцатилетняя американекая пианистка, которая была совершенно обескуражена, видя, как я спокойно реагирую на ее выходки. Несмотря ни на что, праздники прошли весело.
Затем мне нужно было уехать на десять дней в один университет города Мидленд, и в Нью-Йорк я возвратилась 22 января. Когда мне позвонил Эндрю, у меня как раз были четыре японские ученицы, которым я давала уроки японского пения.
— Я позвонила тебе сразу, как только вернулась, и все записал автоответчик, — сказала я.
— Я до сих пор еще в Коннектикуте, но с удовольствием сегодня вечером отужинал бы с тобой, — сказал Эндрю.
Мои ученицы пришли издалека, да к тому же давно не занимались. Мне не хотелось вновь отправлять их домой ни с чем. Я не могла себе позволить отменить занятия.
Он меня сразу же понял:
— Тогда поужинаем позже, ведь мы не виделись целых две недели.
На том и порешили.
В тот вечер одна из моих учениц доставила меня на машине прямо к итальянскому ресторану Соп- trapunto на Шестидесятой улице, где мы договаривались встретиться. Сам Эндрю был уже там.
Я извинилась за столь поздний приход и даже не ожидала от себя, что вообще изъявлю желание выйти из дома в такой далеко не ранний час. Обычно мы встречались около шести или семи часов вечера, и, даже когда мы ужинали у него, происходило это не в столь позднее время. На следующий день нас обоих ждала работа, и, кроме того, вечер выдался холодным, один из тех, что предвещает снег… Как всегда, мы обсудили нашу нынешнюю работу и поболтали о том о сем. Когда он доставил меня домой, было уже двенадцать.
Как обычно, я смотрела вслед его машине, пока та не исчезла из виду. Нам не суждено было больше свидеться. Утром двадцать пятого он погиб. В автомобильной аварии. Смерть была мгновенной.
Когда мне позвонил Карл и сказал: «Эндрю мертв» — я посчитала это шуткой, и только сказала: «Ну и ну…» Но когда Карл серьезным тоном попросил меня немедленно приехать в больницу Рузвельта, меня всю затрясло, словно в лихорадке.
Я не помню, как села в такси, как добралась до больницы и когда вернулась домой. Прибыв в больницу, я узнала, что он уже умер. «Нет, нет», — запричитала я и не решилась посмотреть на него. Увидеть собственными глазами, что Эндрю мертв, было выше моих сил. Я только твердила: «Нет, нет» — выбежала на улицу и на такси вернулась домой.
Я просто не могла поверить, что он мертв.
Дома я сидела не двигаясь, только вся дрожала, а в голове царила полнейшая пустота. Сколько я так просидела, не знаю. Постепенно я стала приходить в себя. Небеса ниспослали мне столь драгоценный дар и после десяти коротких лет его отобрали. И все же я должна быть благодарна, что в мои годы еще целых десять лет я была столь счастлива.
Я рада, что не могу представить мертвое лицо Эндрю. К счастью, я его так и не увидела. Его прекрасные глаза, шелковистые каштановые волосы, сильное, мускулистое тело — до самой смерти я буду хранить в своей памяти этот облик молодого и прекрасного Эндрю.
Я расставила фотографии, где он дружески улыбается мне, и совершила поминальное бдение. Я зажгла самые дорогие курительные палочки… Эндрю особенно их любил и не уставал повторять, как чудесно они пахнут.
Супруги Б. и Карл поздно вечером позвонили мне и сообщили, когда будет прощание и похороны. Я извинилась, сославшись на жар, и не пошла. Как я буду вести себя на прощании и похоронах? Я просто не хотела верить в смерть Эндрю.
Свои занятия и лекции я отменила, сославшись на простуду, и все время оставалась дома. Я поставила телефон прямо перед собой (все еще почему-то ожидая, что позвонит Эндрю)… Мной все сильнее овладевало отчаяние. Не было никакого настроения вставать, готовить еду или есть.
В таком положении был лишь один человек, перед которым я, не стесняясь, могла бы излить свою душу, — Роберт. В Америке есть выражение «поплакаться в жилетку». Когда я с отсутствующим взглядом приходила к нему, даже не в состоянии плакать, именно Роберт готовил мне, гладил по голове и утешал, тогда как я только и делала, что заливалась слезами.
«Эндрю мертв». Поскольку до этой поры я все держала в себе, то теперь выла, как сумасшедшая. Роберт ничего не говорил и только гладил по спине. Тогда он был моим спасением. Он не говорил бесполезных слов утешения, а просто молчал, и это было для меня самое лучшее.
Позже я узнала от Карла, что Эндрю, возвращаясь после выступления в одной церкви Нью-Джерси, на полной скорости из-за неожиданно появившегося сбоку автомобиля врезался в автобус, курсировавший по скоростной автостраде Parkway State Garden, ведущей в Нью-Йорк. За рулем оказался шестнадцатилетний негр без водительских прав, а сама машина была краденой. Похоже, подросток как раз угнал автомобиль и, страшась погони, мчался как угорелый.
Благодаря общим дням рождения Карла и моего Эндрю не знал моего настоящего возраста. В этом году мы 14 апреля справляли мое «пятидесятитрехлетие». Таким образом, Эндрю полагал, что мне немного за пятьдесят. К счастью. Этому обстоятельству я очень была благодарна.
Эндрю находился лишь в начале своей успешной карьеры. Ему было всего тридцать пять.
Как вы знаете, оперные певцы, особенно баритоны, лишь после сорока добиваются славы. К нему как раз начинал приходить успех. Его смерть означала горестную утрату не только для меня.
Когда меня спустя четыре с половиной месяца оперировали по поводу перелома, а немного погодя в Токио вырезали опухоль, я молила лишь, чтобы Эндрю защитил меня. Поэтому страха как такового не было. В случае смерти я вновь увижусь с Эндрю. Уже одно это развеивало все мои страхи.
Когда я иду по улицам Нью-Йорка, мне порой становится так тяжело, что я просто не могу двигаться дальше. На Пятой авеню, в центральном парке, в Greenwich Village, в Lincoln Centre, в Rockefeller Center — повсюду мне видится Эндрю.
Мы были лишь десять лет вместе. Но для меня они оказались величайшим подарком судьбы…
Послесловие к третьей части
После того как вы прочитали и третью часть моих воспоминаний, мне хотелось бы поблагодарить вас за проявленное терпение.
После выхода в свет первых двух частей, из которых вторая, повествующая о послевоенном времени, заканчивается моим отъездом в Америку, многие читатели просили меня написать продолжение, что я с удовольствием и сделала.
Историю своей жизни я начала с описания Сим-баси в начале эпохи Сева, поставив себе целью, хоть я раньше и не думала писать об этом, показать довоенный «мир цветов и ив».
Собственно, я просто писала о себе и вслед за последовавшим успехом решила взяться за написание книги о послевоенном времени. Моя жизнь в ту пору была и в самом деле полна событий.
Тридцать лет, что я провела в Америке, прошли мирно и по сравнению с моей предыдущей жизнью были не очень бурными. Здесь я жила счастливо и спокойно в кругу своих друзей.
То, что и за границей японцы могут быть злопамятными, очень опечалило меня. Даже сейчас, спустя тридцать лет, для них многое значит то, кто какой заканчивал университет. Оказывается, что самое большое значение японцы придают бумажке, а не человеку. Такое положение в последние годы немного исправилось, но сами японцы по сути своей не изменились. Когда они приезжают в Америку, им просто приходится немного образумиться. Разве я не права?
Я тридцать лет была счастлива, потому что американцы оказались столь добросердечными. Поэтому, возможно, раздел об Америке по сравнению с двумя остальными частями покажется менее интересным и не столь драматичным.
Я хотела показать климатические, географические и мировоззренческие различия между Америкой и Японией. Все те тридцать лет, что я живу в Америке, свою задачу я видела в том, чтобы хоть что-то рассказать американцам о подлинной японской культуре.
