несколькими штрихами показать, что глаза именно «влюблённые») и обнимал его за грудь, как любовницу. Турист смущённо улыбался.
— Вот это уже другое дело! — оценил работу Степан, — вот только ещё пара нюансов. Во-первых, зачем он в этой шапке? — показал он на будёновку Сталина, — не надо банальностей, — ответил он на вопросительный взгляд художника.
— Да и зачем здесь Сталин? Много чести для этого идиота, купившегося на красную пропаганду, — теперь досталось туристу, — хватит с него и обычного их «chekista».
Здесь ему пригодились навыки Майкла Гринвуда — третий баронет Лонгвуд умел рисовать хоть и не так быстро, как профессиональный художник Стивен Демпстер, но всё-таки гораздо лучше, чем профессор Степан Матвеев. Во всяком случае, «кровавый карлик» получился похожим — Степан несколько часов тренировался ещё дома. И даже лицо получилось вполне узнаваемым — разумеется для тех, кто знал председателя КПК и секретаря ЦК ВКП(б) Николая Ивановича Ежова в лицо. Ну и для тех, кто видел его фотографию на плакате «Секретариат ЦК ВКП(б)», который Степан получил в советском посольстве, представившись рабочим из Манчестера. Хороший был карнавал, душевный. Для посольских работников и тех, кто за ними наблюдал.
Стивен, в восторге от того, что его творческие муки, наконец, закончились, тут же перерисовал портрет Ежова в обнимку с туристом (глаза снова стали «влюблёнными») набело, на ватмане. Степан для верности проследил за этой процедурой до конца. Потом Стивен снова засомневался и для верности дорисовал-таки Сталина (правда, уже без будёновки). Великий вождь держал в руках вагу с ниточками, привязанными и к Ежову и к туристу. Ассоциацию Степан одобрил — вышло весьма символически — и для карикатуры, и для него лично.
Вот если бы только самому знать, за какие именно ниточки он должен здесь тянуть…
Спрыгнув с подножки автобуса и уже предвкушая ужин в маленькой забегаловке рядом со своей лондонской квартирой, Степан на секунду отвлёкся и чуть не сбил с ног идущую по тротуару женщину в ярко-зелёном пальто. Та от неожиданности вскрикнула, покачнулась, один из высоких каблуков её модных туфелек подломился, и вот уже она оказалась практически в объятиях Матвеева.
Степан приготовился как минимум к бурным извинениям, а то и к мерзкому уличному скандалу, — всё зависело от характера невинной жертвы его невнимательности. Но реальность заставила вспомнить русскую эпическую силу и оказалась очередной гримасой судьбы ли, слепого случая, а может просто удачей.
В руках Матвеева испуганно застыла Марджори. Её губы дрожали, — как предвестники нешуточной истерики, глаза, широко распахнутые, были полны непритворных слёз. Узнав в сбившем её с ног мужчине «милого баронета», она как-то сразу сломалась, обмякла, но на удивление не заплакала, а всего лишь прикусила губы. Прикусила так, что они побелели. И ещё шире распахнула зелёные, с карими крапинками, глаза.
— Ой,- только и смогла сказать она,- я, кажется, чуть-чуть не упала.
— Здравствуй Мардж, и прости. Я ужасно неуклюж. И я очень рад тебя видеть.
— А уж я-то как рада, — голос её был тихим, но постепенно становился громче. Похоже, к ней возвращалось самообладание, — но не думай, что всякий раз при виде тебя я от радости буду падать на спину. Я не такая!
Это неожиданное проявление слегка гипертрофированного чувства собственного достоинства, исходившее от пухленькой блондинки с глазами «на мокром месте», позабавило Степана. Тем более что Мардж всё ещё была в его объятиях. И, кажется, собиралась оставаться там как можно дольше.
Всё хорошее, как известно, рано или поздно заканчивается. Матвееву не хотелось отпускать её от себя сейчас. Он мысленно перебирал разные поводы, чтобы продлить встречу, но по местам всё расставил каблук, отвалившийся окончательно, как только Марджори, попыталась сделать шаг. Причина не расставаться, хотя бы на некоторое время, появилась.
Доковыляв, в прямом смысле, — кто не верит, пусть попробует пройти в обуви с каблуками разной высоты хотя бы сотню метров, — до ближайшего модного магазина, Степан сдал расстроенную донельзя спутницу «с рук на руки» вежливому и предупредительному персоналу. Не отказавшись от предложенного кофе, он сел в глубокое кресло и по привычке потянулся к журнальному столику за газетой.
Вытянутая наудачу, газета оказалась парижской, к тому же вчерашней. Матвеев уже потянулся, чтобы положить её обратно, но вдруг вспомнил, что именно в этой газете друзья договорились дать объявление-сигнал. К стыду своему, Степан не знал, на каких страницах этого издания может находиться раздел объявлений. Между французской и британской традициями размещения материалов такого рода могли существовать различия.
Однако больших различий не нашлось: объявления размещались на привычном месте, а одно из них, написанное на испанском языке и окружённое затейливой виньеткой, поздравляло новобрачных
Это было как удар по темечку. Сначала Генлейн, потом объявление в неурочное время, — Договаривались же через два-три месяца!- похоже, планы начинали лететь под откос. — Ладно. Сегодня я в Лондоне, — с некоторым неудовольствием подумал Степан, наблюдая за тем, как Мардж примеряет очередную пару туфель, — а завтра придётся ехать на континент.
Через полчаса, когда выбор был сделан, а «гринвудовская» часть сознания в очередной раз удивилась деловой американской хватке, Матвеев расплатился и пригласил Марджори в ресторан. Впрочем, «ресторан» — это громко сказано, просто очень приличный паб, с неплохой кухней и приличной публикой. Отчего-то Гринвуд, ещё задолго до Степана, облюбовал это тихое, уютное заведение, с интерьерами, оформленными «под старину», с официантками в платьях служанок позапрошлого века.
Как обычно, зал был полупустым, и можно было выбрать практически любой столик, но Матвеев повёл Марджори к своему любимому месту, — в дальнем от входа углу, рядом с дверью на кухню.
Трапеза прошла в болтовне о пустяках, но среди них не нашлось места, ни
— А где же ваша подруга Морти?
— Не поверишь, Майкл. В то утро, сразу после того как ты ушёл, мальчишка посыльный принёс с почты телеграмму. Старый хрыч, ну, — муж Мортиции, — дал дуба. В смысле преставился. Хоть и грех это, но Морти обрадовалась так, что немедленно села в машину и укатила в Лондон.
— И что? Так и бросила тебя одну? Тоже, подруга называется.
— Нет, всё правильно. Я и сама не хотела ехать в Лондон на авто. Предпочитаю по старинке — паровозом. Тихо. Ни откуда не дует, не трясёт. Иногда даже можно выспаться по-человечески.
— А дальше? Что ты делала там, рядом с автобусной остановкой?
— Ну, потом я приехала сюда, в город. Нашла Морти, — у той уже новый хахаль появился, то ли испанец, то ли ирландец. Зовут Гомес. Она мне все уши про него прожужжала. Замуж собралась. Поцеловались мы, как водится, да разбежались в разные стороны. Потом вспомнила я, как ты рассказывал, в каком красивом месте живёшь, ну я и решила посмотреть. Дорогу мне полисмены показывали. Заблужусь — спрошу. Снова заблужусь — снова спрошу. А потом и ты из автобуса на меня налетел, — Мардж кокетливо хихикнула, — как сокол на голубку.
— Не преувеличивай, всё случайно вышло. Зазевался, задумался, хорошо ещё без членовредительства обошлось. — Степан решил сменить тему разговора.- И что ты собираешься дальше делать?
— Думаю. По образованию я учительница младших классов. Может, в няньки к кому наймусь. У тебя нет никого на примете? Поприличней, конечно и чтоб руки не распускали.
— Знаешь, Мардж, пожалуй, я смогу тебе помочь.- Подозвав официанта, Матвеев попросил у него несколько листов бумаги, письменный прибор и конверты. Когда всё это появилось на столе, он быстро написал несколько рекомендательных писем знакомым Гринвуда, у которых были маленькие дети. Насколько Степан знал женщин, Марджори относилась к тому их нередкому типу, удивительно сочетавшему в себе несчастливость в личной жизни и огромный, практически неисчерпаемый, запас любви к детям.
«Из неё должна выйти отличная гувернантка или няня для маленького ребёнка, — думал Матвеев, подписывая очередное рекомендательное письмо, — жаль, что часто видеться с этой милой, смешной
