— Ты бы рассказала мне, пока одеваешься, что там было с поездкой Тухачевского.
— С какой поездкой? — Она была обескуражена, но еще не решила, как реагировать на его откровенное хамство.
— Ты сказала, что 15 февраля он будет в Париже. Об этой поездке что-то известно? С кем он встречался? Где? О чем говорил?
Баст фон Шаунбург был в меру деловит, но не жал. Не допрос все-таки, а светская беседа, да еще и в контексте отношений, осложненных случайным сексом.
— А что это ты вдруг заинтересовался маршалом? — Она снова была беззаботна, и голос ее звучал не то чтобы игриво, но чрезвычайно возбуждающе, хотя, видит бог, какой подтекст можно вложить в эту давнюю историю?
«Которая на самом деле еще даже не произошла».
— Да, просто любопытно, — Олег пока и сам не знал, почему вдруг заинтересовался Тухачевским. Что-то такое крутилось в голове, но пока неотчетливое, неясное.
— Расскажи, что помнишь, — попросил он.
— Он был в Париже с 10 по 16 февраля. Встречался с военным атташе Венцовым-Кранцем … обед в посольстве … Он там, вроде бы, наговорил лишнего …
— Вроде бы? — Переспросил, заинтересовавшийся этой оговоркой Олег.
— Информация о его беседе с румынским военным атташе, не помню его фамилии, содержится в таких источниках, что вполне могла быть инспирирована …
— Кем?
— Ну, не знаю, — пожала она плечами, пристегивая к поясу правый чулок. — Гестапо, например, …
«Бинго!» — Все так и было, наверное. Просто этим делом занимался кто-то другой, однако и Шаунбургу было известно об интересе Гейдриха к Тухачевскому.
— Слушай, а ты откуда все это знаешь? — Спросил Олег, неожиданно сообразивший, что, хотя Ольга, как грамотный человек, историк и библиотекарь, могла знать что-то интересное о Тухачевском, но, с другой-то стороны, с чего бы ей все это знать?
— Не поверишь! — Улыбнулась Кейт, сбрасывая пеньюар и направляясь к платяному шкафу. — Я одному типу за семьсот долларов собрала всю фактографию по июньскому процессу. Он диссертацию писал.
— А … — Понял Олег, и чуть было не потерял нить мысли, увидев, как Кейт надевает платье.
«Черт!»
Но, следует признать, зрелище было захватывающее, и, кроме того, Ольга не обманула его ожиданий: она прочла Олегу такую содержательную лекцию о Тухачевском вообще и о его посещении Парижа в частности, что вскоре Ицкович и думать забыл о соблазнах молодой плоти. Он беспокоился только об одном, как бы не расплескать всю ту информацию, которой поделилась с ним любезная Ольга Сергеевна. Но, к счастью, Баст фон Шаунбург обладал незаурядной — если не сказать большего — памятью, да и Олег на свою «стариковскую» пока не жаловался.
Следующие три дня прошли на редкость хорошо и спокойно. Олег — то в одиночестве, то в компании Кейт, которая так и не смогла окончательно превратиться для него в Ольгу — гулял по Парижу, обращая особое внимание на некоторые градостроительные особенности этого великого города, или сидел в библиотеке, восполняя пробелы в образовании, как Ицковича, так и Шаунбурга. Однако по вечерам — воленс-ноленс[126] — Баст обязан был развлекать свою кузину, не позволяя той заскучать и, не приведи господь, впасть в меланхолию. Однако будь то опера, Мулен Руж или «Максим»[127], кончалось, все это одним и тем же. Ицкович, давший себе с утра «честное фашистское» не поддаваться больше на чары баронессы Альбедиль-Николой, вечером или, вернее, ночью находил себя в ее постели или для разнообразия ее в своей. И самое неприятное, что это начинало ему даже нравиться, а угрызения совести звучали все глуше и глуше.
Впрочем, на четвертый день утром они все-таки расстались, условившись встретиться здесь же, в Париже, через неделю. Итак, Кейт благополучно уехала в Гаагу на встречу со своей подругой, не подозревая, впрочем, что Олег предполагает увидеться с Татьяной несколько позже и уже в Антверпене. А пока Ицкович снова оказался совершенно свободен и предоставлен, наконец, самому себе. И тут выяснилось, что делать ему совершенно нечего. То есть, на самом деле работы было хоть отбавляй: хоть официальной — фашистской, хоть неофициальной — попаданческой, но ничего «такого» делать как раз и не хотелось. К тому же в голове назойливо крутилось запоздалое опасение, что, несмотря на все благие намерения, — а намерения эти были высказаны Ольгой по ее личной инициативе — случайно или намеренно, но Кейт проболтается об их «парижских каникулах». Разумеется, это было бы неприятно, но …
«Сам дурак!» — Твердо решил Баст и отправился в синема. В конце концов, сделанного не воротишь. А мучаться сожалениями как девица, — то ли давшая раньше времени, то ли не давшая вовремя (вот ведь горе!) или и вовсе давшая, но не тому, — Олег полагал излишним. Ведь все равно ничего уже не исправишь, только изведешься весь.
Просмотрев четыре фильма подряд и «высосав» под это дело — по глоточку — бутылку коньяка, Олег пришел к выводу, что жизнь — все-таки хороша, и жить хорошо. Теперь можно было бы и в отель отправиться, чтобы выспаться за все прошедшие дни, но сначала Олег снова наведался в логово пана Федорчука. Однако Виктор все еще не вернулся, и это начинало не на шутку тревожить. Ведь сам же дал объявление. Дал, дал, нечего увиливать! И по телефону определенно сказал: приезжай, жду. Ведь так и сказал, скотина! И где теперь его черти носят?
Обдумав сложившуюся ситуацию, Олег написал Виктору короткую ничего не значащую записку по- французски, в которой, скрепя сердце, указал номер телефона отеля. Сделано это было вопреки науке конспирации, но что же делать, если три, с позволения сказать, шпиёна хреновых не додумались даже код какой-нибудь убогий изобразить. Одно успокаивало. В отеле кроме Шаунбурга живет еще, как минимум, три десятка мужиков и не малое количество баб, так что иди, узнай, кто оставил Гастону записку без подписи? Да и с чего бы вообще узнавать?
Вот после этого Олег действительно поехал в отель, пообедал плотно в ресторане, усугубив, разумеется — не без этого — и отправился на боковую. И надо сказать, спал как убитый. Без снов и сновидений спал. И проснулся только в девятом часу утра на следующий день, да и то только потому, что до портье дозвонился месье Гастон Руа и просил передать месье Шаунбургу привет и лучшие пожелания …
— Где тебя черти носят? — Олег ни радости от встречи, ни раздражения, накопившегося за время ожидания, скрывать не собирался. — Я как дурак, несусь через всю Европу, прибегаю в Париж, а его, понимаешь, нет, и все.
Самое смешное, что «немец» осыпался с него, как сухая шелуха с лука, стоило только тронуть, то есть, в данном случае, — остаться наедине с Федорчуком, обнять его и убедиться (разумеется, чисто автоматически), что двери закрыты, свидетелей нет, и никто не удивится, что Себастиан фон Шаунбург заговорил вдруг по-русски, да не абы как, а с так называемым «южнорусским» певучим акцентом, который на самом деле был просто акцентом другого языка, на котором Ицкович говорил уже более тридцати лет.
— Да, ладно тебе! — Отмахнулся Федорчук, тоже переходя на русский. — Так получилось. Я сначала думал, ну день, ну два, а получилась почти неделя …
Что-то было в его голосе, что-то такое, что заставило Олега тут же насторожиться.
— И где же ты был? — Спросил он, сам не зная, чего, собственно, ждет.
— В Гааге … — Нарочито беззаботным тоном ответил Федорчук. — Выпить хочешь?
— Хочу … Стоп! В Гааге. Ты, случаем, не? …
— Не что? — По-детски наивно переспросил Федорчук, выставляя на стол литровую бутылку кальвадоса. — Ключница делала…
— Кривицкий?
