– Я готов искупить содеянное. Хоть пойти на край света.
– На это Церковь моими устами вас и осуждает. Вы отправитесь на богомолье в Иерусалим. Босиком, посыпав голову прахом земным, в убогом рубище паломника.
Анн смотрел на Христа, чье безжизненное тело скульптор изобразил на коленях матери. Значит, ему предстоит вымаливать прощение в тех самых краях, где был погребен Спаситель, где Он целых три дня пребывал в могиле…
Молодого человека отнюдь не испугал суровый приговор. Напротив, скорее он чувствовал успокоение. Если Анн вернется живым, то сможет надеяться на прощение.
Но Берзениус еще не закончил.
– А теперь, сын мой, поведайте мне о той, кого я наставляю на путь истинный.
– О ком, простите?
– О госпоже д'Утремер, которая побывала у вас. Что вы мне о ней скажете?
Я был весьма тронут ее несчастьями, она ведь потеряла мужа при таких трагических обстоятельствах…
По требованию Берзениуса, который, по-видимому, не знал этого, Анн рассказал обо всем, что случилось с Альенорой д'Утремер до ее приезда в Куссон. Когда он закончил, «исповедник» покачал головой.
– И это все? Она не внушила вам греховных помыслов?
Греховные помыслы… Анн вспомнил о шарфе, который не осмелился подобрать, когда выли волки… Новое открытие стало для него полнейшим потрясением. До этой минуты он даже не сознавал, что молодая женщина разбудила в нем чувственное желание, а ведь с этого все и началось! Не ради счастья вновь и вновь встречаться в гроте с Перриной отложил он их брак, а потому, что больше не любил Мельникову дочку. Та, кого он воистину любил, звалась Альенорой. И Перрина поняла это раньше его, потому-то и предпочла умереть. Ему вдруг открылось, до чего же он был слеп…
Анн ответил, побелев как полотно:
– Да, святой отец…
Голос церковника загремел:
– Несчастный! К первому преступлению ты добавил еще и похоть. Прочь с глаз моих!
– Святой отец!
– Изыди! Не получишь отпущения!
Анн умоляюще сложил руки.
– Святой отец, умоляю вас! Я на все готов, чтобы искупить свой грех.
Наступило короткое молчание, потом Берзениус, немного смягчившись, заговорил вновь:
– Единственным возможным искуплением была бы женитьба на женщине, которую вы возжелали настолько, что сделались преступником. Но захочет ли она соединиться с подобным человеком?
Анн торопливо заговорил, по-прежнему стоя на коленях:
– Захочет! Она просила об этом у моего прадеда!
– Неужели?
– Она сама сказала!
– Тогда вам очень повезло… Если вы оба согласны, я обвенчаю вас завтра утром. Разумеется, вы не имеете права коснуться супруги до окончания вашего паломничества. Вы немедля отправитесь в Святую землю, а она будет ждать вашего возвращения.
– Согласен, святой отец!
Берзениус перекрестил его.
– Ego te absolvo apeccati tuis… [5]
Анн испустил вздох огромного облегчения. Спасен!
По указанию духовника он отправился в соседний монастырь, где ему предоставили келью. Он был так измучен волнениями и недосыпанием, что тотчас же заснул и проспал до утра.
Разбудил его Берзениус. Он держал в руках убогое одеяние из грубой шерстяной ткани, все в дырах и совершенно неопределимое по цвету из-за грязи и пыли. Такой тряпкой погнушался бы даже самый смиренный монах.
– Наденьте. В этом рубище вы и отправитесь в свое паломничество. В нем же будете и венчаться. Ибо женитесь вы не для радости, а во искупление.
«Венчание», «паломничество»… После благотворного забвения во сне все вчерашние драмы вспомнились Анну с невероятной остротой. Ужаснейшее из пробуждений…
Он снял с себя свою одежду и напялил гнусный балахон. Надевая рубище, юноша словно взваливал на себя новую судьбу. И дырявое тряпье показалось ему тяжелее, чем самые тяжкие доспехи.
Снарядившись таким образом, Анн последовал за Берзениусом в собор.
Ожидавшее его венчание выглядело как траурная церемония. Обстоятельства сделали его еще более зловещим. Начиная с понедельника возобновились заупокойные службы по погибшим во время великой зимы, и собор Святого Петра был отведен для них целиком. Со стен сняли вчерашние белые драпировки и заменили их черными. Отпевания проводились одновременно и в хоре, и в боковых приделах. Родственники
