паломник на этом не остановился.
– Вы не забыли дю Геклена?
Площадь Питивье загудела дружным «нет!», свидетельствуя о том, что и через пятьдесят лет после смерти коннетабля, победителя англичан, память о нем все еще жива в народе.
Тогда Анн объяснил, что его вдова, Мари де Лаваль, на которой тот женился, когда ему было около шестидесяти, а ей – всего шестнадцать, до сих пор жива. И Жанна-Дева недавно послала ей золотое кольцо – обручальное колечко, давая тем самым понять, что спустя полвека возобновляет борьбу ее мужа во имя Франции…
Анн Иерусалимский заключил:
– Это золотое кольцо для нас – верный знак победы, столь же истинный, как и сияющее на небе солнце, которому оно подобно своим видом!
Новая волна воодушевления прокатилась по площади Питивье, где собрались по большей части женщины, крестьянки, чьи мужья осаждали сейчас Невиль-о-Буа. Они окружили Анна возбужденной толпой. Филиппина раздраженно отогнала их.
– Оставьте нас. Нам надо держать совет.
Те нехотя удалились, и Анн остался наедине с обоими Русселями, отцом и дочерью, невильским священником и еще несколькими соратниками. Они расположились немного поодаль, в рощице на берегу Эфа – омывающей Питивье реки.
Отец Сильвестр несколько укоризненно произнес:
– Я бы предпочел, чтобы вы в ваших речах не забывали о том, что Девственница – посланница Небес. Это не просто новый дю Геклен в юбке!
– Я не знаю, кто она, святой отец, знаю только, что она принесет нам спасение… Впрочем, предлагаю равняться на нее в наших собственных действиях. В день, когда она освободит Орлеан, мы выбьем засевших в Невиле годонов. И поверьте мне, мало им не покажется!..
Внезапно Колен Руссель резко вскочил, исчез за кустами и выволок оттуда за шиворот какого-то бродягу – кривого, грязного, заросшего бородой. Тот вырывался и жалобно хныкал.
– Ишь ведь! За нами шпионил… Хорошо, что у меня слух тонкий!
Оборванец дрожал как лист.
– Клянусь, нет, господа! Я всего лишь несчастный, вшивый бедняк. Меня все так и зовут, Вшивым. Другого имени нет. Но я добрый француз, господа, добрый француз…
Колен Руссель, не обращая внимания на вопли босяка, принялся трясти его, как молодое деревце. Тот сразу умолк. Что-то блестящее выпало из его лохмотьев. Колен Руссель нагнулся и поднял.
– У такого нищего – и золотая монета!.. Сейчас ты нам скажешь, Вшивый, кто тебе заплатил!
Угрожающий круг сомкнулся вокруг оборванца. Невильский священник попытался вмешаться, исполняя свой пастырский долг. Однако речь его прозвучала не слишком убедительно.
– Во имя христианского милосердия…
Анн покачал головой.
– Надо, чтобы он заговорил, святой отец… И он заговорит, поверьте мне!
Но еще до того, как его коснулись, Вшивый бросился на колени, сложив перед собой руки.
– Это правда! Один человек мне заплатил. Велел разузнать, где Анн Иерусалимский. Но я не знаю его имени, клянусь вам! Вроде из духовных.
– Где ты должен с ним встретиться, с этим человеком?
– Сегодня вечером, перед церковью Питивье-ле-Вьей.
Анн коротко приказал:
– Принесите веревку. Святой отец, у вас есть время исповедовать его.
Подошел Колен Руссель с топором в руке.
– Оставь его мне, прошу.
– Он будет повешен, Колен. Мы бойцы, а не чудовища…
Пока Вшивый, хныкая, исповедовался, Анн сообщил остальным о своем решении.
– Я пойду на встречу сам вместо него. Хочу узнать, что это за поп так мною интересуется.
Филиппина тронула его за запястье.
– Не ходи. Может, это западня.
– Не думаю.
– Позволь, я пойду с тобой.
– Нет, Филиппина, я пойду один. Это приказ.
Филиппина Руссель вздохнула и посмотрела на Анна долгим взглядом своих прекрасных карих глаз.
К ближайшему дереву поволокли Вшивого, который опять принялся вопить.
Вечером Анн спрятался неподалеку от церкви Питивье-ле-Вьей, особенностью которой было то, что она находилась внутри кладбищенской ограды. На ступенях он заметил чей-то силуэт и постарался, прячась за
