Продавец сладостей

загадкой. Может, мы, сами того не подозревая, видим обитель богов. Может, сверху на нас глядят все наши древние святые. Что же это за созвездия?

Джаган не очень-то в них разбирался. Отправляясь от Пояса Ориона или его Меча, он умел находить Полярную звезду, за что много лет назад, когда он был еще скаутом, его наградили значком второй ступени. Этим его астрономические познания и ограничивались. Над головой его сверкало бесчисленное множество небесных тел, но для Джагана они вроде и вовсе не существовали — кроме тех двух, которые он умел находить. Правда, помимо Ориона и Полярной звезды, он видел иногда где-то на западе необычайно яркую звезду. Она замирала порой над землею, словно искра из праздничного фейерверка. Джаган называл ее то Венерой, то Юпитером, но восхищался ею беспредельно, гордясь, что и сам является частью той же вселенной. Каждый раз, выходя во двор принять душ, Джаган на секунду останавливался, глядя в раздумье на небо.

Душ был устроен в небольшом сарайчике, крытом рифленым железом. Дверь в нем заменял кусок жести, кое-как прибитый к деревянной раме, висевшей на ржавых петлях. Деревянная рама покосилась и не прикрывалась, сквозь щель всегда было видно, кто там моется. Правда, в доме к этому давно привыкли и в щель не заглядывали. Сарайчик был все тот же, что и при отце Джагана, который ни за что не соглашался его переделать.

— Вы же не собираетесь там жить, — заявлял он. — Выходите побыстрее, чтоб другие могли привести себя в порядок.

Над сарайчиком склонилась высокая кокосовая пальма, с громким стуком роняющая на рифленую крышу высохшие листья. Все в доме освящал обычай, и изменить что-либо было невозможно. Отец Джагана, как все знали, жил поначалу в крытой бамбуком хижине на самом краю участка. Джаган хорошо помнил, как он играл в песке возле хижины. Пол в ней был прохладный, глинобитный. Прижаться к нему щекой в жаркий день было верхом блаженства. Отец посадил у хижины вьюнок и с волнением следил, как он поднимается по стене. Как только у него появилось немного денег, он собственными руками выложил стены сарайчика. С этого он и начал строить самый дом. Воду тогда носили из колодца через дорогу в старых бидонах и банках из-под керосина. Отец строил дом долго, постепенно переходя от построек во дворе к фасаду, но перестраивать сарайчик упрямо отказывался. В детстве Джаган не имел никакого представления о том, каким образом отец разбогател, хоть и слышал какие-то странные слова — «обжаловать», «адвокаты», «суд низшей инстанции», «высшая инстанция». К тому времени, когда он вырос и мог бы разобраться в этих делах, все кончилось. Так он и не узнал, против кого велась тяжба и почему. Настал день, когда хижину наконец снесли. Бамбук с крыши пошел на костер, на нем нагрели целый котел воды для мытья. Прохладный глиняный пол разбили и вскопали. На месте хижины вырыли ямки для саженцев кокосовых пальм. Все это заняло целую неделю. Джаган с братьями уносили вырытую землю корзинами.

— Насыплем целую гору, — кричали они, заливаясь радостным смехом.

У отца была своя теория о том, как надо выращивать пальмы, и он горстями сыпал в ямки соль.

— Без соли ни одна пальма не вырастет, — повторял он каждый день. — Покажите мне человека, умеющего правильно вырастить пальму, и я вам скажу: «Вот человек с головой на плечах».

Каждое утро ровно в пять Джаган поднимался, отламывал веточку от растущего во дворе дерева маргозы, жевал ее кончик и чистил им зубы. Зубных щеток он не признавал.

— На щетки идет щетина от свинячьего хвоста, — провозглашал он. — Не могу я допустить, чтобы день мой начинался сосаньем свинячьего хвоста.

Выяснить, откуда шли его теории, было чрезвычайно трудно, кое-что в них было от Махатмы, а еще что-то — от отца. У того до конца дней сохранились собственные взгляды на здоровую жизнь, и он то и дело проверял их на себе, своих пальмах, детях и жене.

Даже тогда, когда появились нейлоновые щетки, Джаган не изменил себе. Он утверждал, что нейлон плохо влияет на зубную эмаль.

— Вы мне не верите… Что же, вспомните моего отца. Ему было девяносто, когда он умер, а во рту у него ни один зуб не шатался.

Вера Джагана в лечебные свойства маргозы была беспредельной. Несмотря на ее чрезвычайную горечь, он называл ее амритой — амброзией, которую ели небожители. А иногда он называл ее сандживини. Эта трава упоминалась в древних поэмах — поднесешь ее к носу, и мертвые оживут. Он с благодарностью думал об отце, посадившем во дворе саженцы маргозы, — сейчас она разрослась, веточек на ней хоть отбавляй, хватит на всю жизнь и ему, и его потомству. Раз в месяц он жевал ее горькие листья — они уничтожали вредные бактерии в организме. Когда дул ветерок, он блаженствовал — воздух, пройдя сквозь ветки маргозы, приобретал антитифозные свойства. А во время летних дождей весь двор благоухал — желтые цветочки падали с дерева и шелковым ковром устилали землю. Он их собирал, томил в топленом масле и раз в неделю ел собственную амброзию. Жена отказывалась принимать участие в его оздоровительных начинаниях. Она ненавидела его теории и жила своей жизнью. Первое столкновение между ними произошло, когда он запретил ей принимать аспирин, а взамен предложил потомить немного маргозового цвета в масле и съесть его. Она сидела у столба во дворе, повязав голову полотенцем, и, раскачиваясь всем телом, со слезами просила дать ей аспирину. Джаган, конечно, жалел ее, но он был совершенно уверен, что аспирин ей не поможет. Она взглянула на него и сказала:

— Господи, головную боль вынести легче, чем твои речи. Тебе, верно, в гроб меня загнать хочется…

— Ты от этой головной боли совсем помешалась, — не выдержал Джаган. Ему неприятно было смотреть на нее: волосы растрепаны да еще на голове это дурацкое полотенце.

Вид у нее был ужасный, да и немудрено — ведь она так страдала от этих необъяснимых мигреней. Внезапно он понял, куда ведут его мысли, и усилием воли отогнал их от себя.

— Поступай как знаешь. Только не мучайся.

— Уйди, — сказала она в ответ.

Джагану хотелось спросить: «Почему я тебе так противен?»

Но он промолчал и ушел в комнату Мали.

Мали настоял, чтобы у него была отдельная комната. Отыскать ее для него в этом большом доме было нетрудно. Он получил длинную комнату без вентилятора и без окна, которая носила название «прохладной». Посередине стоял круглый стол с мраморной доской и стул. Мали был в восторге — комната находилась рядом с кухней и большим холлом, так что он наслаждался независимостью и в то же время следил за всем, что происходило в доме. Споры отца с матерью, беседы с гостями — ничто от него не ускользало. На столе у Мали валялись в беспорядке книжки и строительные кубики.

— Сынок, ты знаешь, где твоя мать держит лекарство от головной боли? — спросил Джаган.

— Знаю. Но она не разрешает мне его брать.

— Почему?

— Боится, что я его съем. Вот почему. Оно такое красивое на вид.

Джаган испугался.

— Держись от него подальше, сынок. Это яд.

— А что такое яд? — спросил с любопытством Мали, отрываясь от бумажного змея, который он мастерил.

— Господи, — пробормотал Джаган в отчаянии. Он не хотел произносить слова, могущие навлечь на дом несчастье, но выхода не было. Он сказал: — Люди умирают, приняв яд.

Мали слушал его внимательно.

— А потом что? — спросил он отца, словно тот рассказывал ему сказку.

Разговор принимал неожиданный оборот.

— А где же все-таки лекарство? — спросил Джаган.

Мали указал на шкаф в холле.

— Вон там, на самом верху. Вы все, конечно, думаете, что мне его не достать…

Интерес Мали к аспирину показался Джагану зловещим.

— Я тебе достану что-нибудь повкуснее, чем это лекарство, — сказал он. — Забудь о нем, хорошо?