ему Сидора, челобитье в руку и просить приказания испытать в науках сына и дать в том свидетельство, дабы ты мог быть благонадежен, что священство от него не ускользнет.
— Но ты забыл, братец, — отвечал со вздохом Евплий, — что значит доступ к архиерею для нашего брата!
— Ничего! — возразил Макар. — Ты-то забыл, что я последние два года службы провел с полком в сем городе; знакомых у меня много, а в числе их один из келейников его преосвященства; малый пожилой, веселый, гуляка.
Когда ему сунешь в руку красную да письмецо от друга его Макара, так позолоченные двери мигом для тебя отворятся.
Отец Евплий послушался благого братского совета; начали приуготовлять писание общими силами, а Сидора заставили с утра до ночи потеть над минеями, патериком и проч. и писать каракули под титлами и с кавыками. Когда все было изготовлено, отец Евплий, предварительно отправившись один на святительский двор, отыскал по надписи нужного ему человека, и когда тот прочитал письмо и прилежно рассмотрел вложенную в оное красную бумажку, то принял его ласково и, не откладывая дела вдаль, назначил другой же день для представления Сидора его преосвященству. Хотя на таковые обещания архиерейских келейников столько же полагаться должно, как на обнадеживание губернаторских секретарей, однако сей муж был — не ручаюсь, может быть, первый раз в жизни — устойчив в своем слове и на другой день во время, близкое к полудню, ввел в письменную комнату владыки отца Евплия с сыном. Архипастырь, уставший — как приметно было — от умственных упражнений, в простом комнатном одеянии ходил взад и вперед, и сия-то простота одежды придала бодрости нашим поселянам.
Архиерей (осмотрев пристально обоих, а особливо сына). Чего ты, честный иерей, от меня хочешь?
Евплий (земно кланяясь). Прошу всеуниженно удостоить прочтением сие рукописание! (Подает ему просьбу.)
Архиерей (прочитав, с недоумением). Этот молодец — сын твой?
Евплий. Единородный!
Архиерей (к Сидору). И ты так сведущ в науках, как в просьбе сей написано?
Сидор (отважно). Не хвастовски сказать, редкий меня перещеголяет!
Архиерей. В каких же особенно ты упражнялся?
Сидор. Во всех!
Архиерей. Это уже слишком много! Будь со мною как можно чистосердечнее и не скрывай сил своих и не бери на плечи лишней ноши сверх возможности снести. Которая часть философии тебе более нравится и которою ты преимущественно занимался?
Сидор. Такого имени отродясь и не слыхивал; а есть у нас в селе одна Софья, дочь нашего знахаря; но я не занимался ею, и она мне не нравится: такая рябая, такая косая.
Архиерей (удивленный). Не столько ль же знаком ты и с богословией?
Сидор. О нет! С Софьею я знаком; а о боге и об ослах только что читывал!
Архиерей. Прекрасно!
Евплий (низко кланяясь). Милостивейший архипастырь!
Архиерей (к отцу). А сколько лет твоему сыну?
Евплий. Двадцать два невступно.
Архиерей. Не вини меня, честный отец, что непременно должен отказать в твоей просьбе. Если бы сын твой и не был такой невежда, каков он есть, то все же я не властен рукоположить его. Всмотрись-ка в приятеля хорошенько! Разве забыл ты, что священнослужитель не должен иметь никакого порока на своем теле?
Евплий. Святитель божий! Чем виноват бедный сын мой, что из утробы матерней вышел косолапым? Что злобный учитель дьяк Сысой за всякую ошибку стучал его колотушкою в спину, от чего он сделался горбат? Что коварная дьячиха его испугала, и он, оборвавшись с груши, лишился глаза?
Архиерей. Понимаю! Чистый ли и звонкий имеет он голос?
Евплий. Да такой-то чистый и звонкий, что его дальше слышно, чем звон самого большого колокола в селе нашем. Притом же у него не один голос: он ржет жеребцом, мычит быком, лает собакой, мяучит кошкою.
Архиерей. Довольно, довольно! Вижу дарования твоего сына и в удовольствие твое и сего родственника твоего (указывая на келейника) я готов согласиться, чтобы он был дьячком в селе вашем. Это все, что только я могу для вас сделать. Ступайте с миром!
Он вышел в другой покой, а остолбенелые просители простояли бы долго на одном месте, если бы путеводитель их не указал им дороги, не свел с лестницы, а там и со двора.
Отец и сын, утирая кулаками пот, едва переводили дыхание от горести, гнева, бешенства и отчаяния. «Проклятый дьяк! Злокозненная дьячиха! — Черт велел мне послушаться брата! И отдавать тебя мучителю Сысою! Тогда б ты был с глазом — и без горба! — Был бы попом! — И собирал ховтуры [71]. Он назвал тебя невеждою! — Поэтому и ты в глазах его такой же невежда; ибо всему свету известно, что я читаю и пишу почище твоего! — Ах, горе! Хоть в воду кинуться!»
Глава 16
Мщение дьячка
Так восклицали отец и сын, идучи к своему подворью.
Дядя Макар, узнав все происшедшее, чуть не взбесился; он проклинал всех, кто только приходил ему на ум, и клялся отмстить за увечье, сделанное его племяннику и тем удалившее его от законной чести.
Прибыв домой, хотя еще довольно времени тосковали, но зная, что пособить нечем, принялись за обыкновенные дела свои. Один Сидор, будучи уверен, что затверживание святцев и пролога ему более не нужно, дабы не быть в праздности, которые единогласно порицали отец его и дядя, лежа в саду или в огороде, начал посещать сельский шинок и затверживать новую науку — забывать житейское горе. Он так был прилежен, что редкий день обходился без увещаний отца, чтоб посократил к науке сей ревность.
Прошло лето и осень, и настала зима, время отдыха после трудов сельских. Хотя Сидор сам чувствовал, что он с косыми лапами, с горбом и об одном глазе, прибавя к тому сомовью голову с рыжими курчавыми волосами и лицо, усеянное веснушками, наружным видом способен более пугать нежели прельщать миловидных девушек, однако, следуя влечению природы, он не пропускал ни одного вечера, чтобы не присутствовать на посиделках. Чтобы видеть к себе по крайней мере равнодушие, а не отвращение, то он никогда не ходил туда с пустыми руками. Всякий раз, когда он там появлялся, молодцы ожидали доброй попойки, а девушки пряников, орехов и других лакомств. У Сидора был и свой доход. Как Сысой и жена его были главною виною всего несчастия, постигшего дом пастыря, то, чтобы не оставить того без отмщения, первоначально отец Евплий воспользовался дозволением преосвященного и просил по форме наречь сына его в дьяки к своему приходу, что и было сделано. Итак, при всяких требах, куда призывали Евплия, он, оставляя в покое пана дьяка Сысоя, брал с собою сына, которому и доставался весь доход дьяческий. Скоро прозорливый Сысой приметил ущерб своих доходов, и если бы не поддерживало его ученье ребят, то ему оставалось бы приняться за соху и борону, о чем без трепета не мог он и помыслить.
Сидор, располагавший самовольно доходом нового своего звания, скоро узнал на опыте, что его крайне недостаточно для угощения посиделочных приятелей и приятельниц. В сем случае прибегнул он к двум вспомогательным средствам: у матери выменивать, а у отца красть. В том и другом мало-помалу сделался он великим искусником.
Хотя во время таковых его упражнений наш Карамзин едва ли знал склады азбучные, следовательно, и общество ничего об нем не знало, однако паи дьяк Сидор поступил почти так, как поступал за несколько веков счастливый Карла, чем сделался любезным Прекрасной царевне и воссел на троне после тестя своего царя Доброго Человека. Сидор догадался, что рассказывание былей и небылиц, повестей о разбойниках, колдунах, мертвецах, ведьмах и оборотнях весьма нравилось сельским красавицам, хотя иглы Б веретена
