только моргни, мое сердце, и у тебя будут такие платья, от которых перебесятся все завистницы на Полтавщине.
— У тебя, Тарас, самая сильная рука и самое доброе сердце в Романивке. Но мне не нужно твоих платьев. И почему, — вдруг сердито спросила она, — ты должен доставать мне звездочки с неба?
— Так я же казак, — совершенно серьезно ответил Тарас.
Но Катю этот довод только рассмешил.
— Ну и сказал! Казак! Так ведь я же не панночка, а комсомолка и работаю не хуже другого парня.
Уже начинал алеть восток, уже не одну трель вывел над селом соловей, а наши влюбленные еще ни до чего не договорились. Кузнец чувствовал, что это была последняя весна, которую он проводил вместе с Катериной. А потом… Что должно было наступить потом, об этом ему, по совести, не хотелось думать.
'Подурит Катерина, да и успокоится', — обманывал он самого себя.
Кузнецу пробовали напомнить об упорстве колхозного комсорга, но Тарас только улыбался.
— Даже из самой крепкой стали, — говорил он, — можно сплести кружева, если сталь хорошо прогреть и отстукать ковальским молотом.
Прошла весна, наступило лето. На полях созревала пшеница. Высокий колос тяжело переливался на ветру, и издали казалось, что поле уже вовсе и не поле, а беспредельное море, которое подкатывает к дороге свои золотистые волны.
И вот как-то к вечеру Сергей Барабась привел на тракторе к Романивке комбайн. Секретарь райкома комсомола приехал в село посмотреть, как идет уборка, и забрал с собой в Диканьку все документы Катерины Коротенко, чтобы переправить их со своей рекомендацией в сельскохозяйственный институт. Приближался день отъезда колхозного комсорга в город. И хотя дорога до Харькова была и недальняя, старый отец Катерины, Олесь, принялся уже готовить в дорогу малосольных огурчиков и запасать дочке на зиму сала. И тут только понял Тарас, что в его горне не хватило жара и что ему не выковать теперь ни ярких звезд для Катерины, ни своего счастья.
Два дня пил кузнец со своими дружками, а на третий неожиданно исчез из села. Мать Тараса, бабка Оксана, бегала по селу, проклиная Катерину.
Катерина и сама пролила немало слез о судьбе своего любимого, она уже не раз задумывалась над тем, не была ли слишком жестока с Тарасом и не заставила ли его этим решиться на какой-нибудь сумасбродный шаг. Прошла неделя, другая, а о кузнеце все не было никаких известий.
И тут кто-то пустил слушок, что кузнец с горя лишил себя жизни. Этот слушок быстро облетел все село. К нему диканьские кумушки присочинили кучу разных небылиц, и Катерины стали чураться даже ее подружки. Для девушки настали тяжелые дни. Отцы и матери перестали пускать своих дочерей к ней в политшколу, а на молотилке над ней смеялись те самые парни, на ухаживания которых она раньше не обращала внимания.
Так подошло время отъезда Катерины в Харьков, но она никуда не поехала. Райком почему-то задержал отправку документов в институт, а ей самой было сейчас так тяжело, что она решила не напоминать райкому о своем существовании.
А тут в село возвратился и сам Тарас. Он как ни в чем не бывало открыл кузню и целый день стучал по наковальне. А вечером, перебросив через плечо мандолину, прошел по сельской улице к хате Катерины, словно ничего за время его отсутствия и не случилось в Романивке.
И снова под открытым окном Катерины раздалась знакомая песня:
Так пел Тарас. И он не обиделся на то, что девушка не вышла к нему в сад. Каждый вечер, как и прежде, он шел, высокий и сильный, по улицам затихающего села на свидание к своей любимой. А днем кузнец громогласно говорил всем и каждому, что Катерина его невеста и что он женится на ней, если только она захочет этого.
Любовь кузнеца, конечно, не смогла пройти незамеченной, и похудевшая, словно после тяжело перенесенной болезни, Катерина вышла как-то на песенный призыв Тараса.
— Голубь ты мой, — тихо прошептал кузнец, пряча лицо плачущей девушки на своей груди.
И в этих словах было так много теплоты и ласки, что Катерина готова была простить кузнецу все причиненные ей неприятности. Главное, он жив, здоров и с нею. И снова как будто возвращались к Катерине прежние счастливые вечера, когда она могла мечтать о своей будущей жизни, сидя подле Тараса.
Через день или два после этого свидания в Романивку неожиданно приехал секретарь райкома комсомола. Он зашел в хату Катерины и сказал ей:
— Я по поручению бюро. Про тебя в Диканьке говорят много нехорошего. А ко мне в райком приходил даже один парень с жалобой. Он говорил, что ты едешь в Харьков и оставляешь тяжелобольного отца без всякой помощи.
— Это я-то больной? — спросил отец Катерины. — Ну, скажите на милость! — искренне сокрушался Олесь. — И чего только не наплетут на старого человека! Узнать бы мне имя этого брехуна, я бы ему…
В это время под окном раздались звуки мандолины и послышалось пение Тараса.
Секретарь райкома выглянул в окно и тотчас же удивленно спросил Катерину:
— А кто это поет?
Щеки девушки покрылись краской стыда, и ей на помощь пришел отец:
— Это жених ее.
— Ну, если жених, — улыбаясь, сказал секретарь, — тогда все понятно.
— Тарас — добрый хлопец, — чуть слышно проговорила Катерина.
Но секретаря, видно, этот довод рассмешил еще больше.
— Хорошо же, Катерина, я открою тебе правду. Парень, который приходил в райком с жалобой, поет сейчас под твоим окном песни. Пойди и скажи ему свое спасибочко. Это из-за него ты сидишь до сих пор в Романивке, вместо того чтобы учиться в Харькове.
В хате стало тихо. Только за окном слышались звуки мандолины.
— Сердце, серденько, близко, низенько! — зло передразнил кузнеца отец Катерины. — Ах ты, поганец! Ах ты… — и старик бросил в окно добрую пригоршню таких слов, о которых здесь лучше не упоминать.
Новость о коварстве Тараса быстро разнеслась по селу, и утром у кузницы собралась большая толпа колхозников. Первым подошел к кузнецу Олесь, отец Катерины. Он замахнулся, чтобы шлепнуть кузнеца по шее, но его руку поймала Катерина.
— Не горячись, отец, — твердо заявила она. — Кузнец обидел меня, и только я могу сказать ему последнее слово. Он не хотел, чтобы я ехала в Харьков учиться, а с этого все и приключилось. Эх ты, казак! — сказала Катерина, обращаясь к Тарасу. — И сколько в твоей любви дурости!
И, как бы давая понять колхозникам, что Тарас виновен, но заслуживает снисхождения, Катерина ласково улыбнулась ему и пошла с подругами прочь от кузни.
А вечером, когда яркие звезды снова засияли на небе, комсомолки с песнями подошли к дому кузнеца. Катерина смело прошла в калитку сада и, встав к окну, запела ту самую песню, которую еще совсем недавно пел ей Тарас. Это был первый случай в истории Диканьки, когда девушка, пренебрегая обычаями, песней вызвала парня на свидание.
О чем говорили в этот вечер Тарас с Катериной, осталось для всех тайной. Только колхозники уже больше не видели кузнеца в Романивке.
После всей этой романтической истории прошло около трех месяцев. Наступила наконец и последняя ночь перед рождеством. Бабка Оксана вытаскивала из печи румяный праздничный пирог, когда добрый конь Султан вынес легкие санки-бегунки на улицу. Диканька уже спала. На улице не было ни пьяных, ни колядующих, и только в новом колхозном клубе гремела музыка и парубки кружили девчат в буйном вихре
