— Ну да, конечно, обвинитель опять не понял особенностей немецкого произношения. Слово «истреблять» имеет здесь рыцарский оттенок.
Но обвинитель перебивает подсудимого и просит показать ему немецкий словарь. Розенберг пытается спорить и с составителем словаря. Тогда ему преподносят его собственные приказы об истреблении советских людей и отчеты рейхскомиссаров со статистическими выкладками о выполнении этих приказов. Так, например, рейхскомиссар Кубе сообщает, что он за несколько недель уничтожил в Белоруссии около ста пятидесяти тысяч человек. В одном Минске только за два дня было умерщвлено десять тысяч человек.
— А этот отчет как должен характеризовать вас, — спрашивает обвинитель, — как философа или как убийцу?
— Это было военной необходимостью, — говорит «философ» словами Кейтеля и, как Кейтель, пытается свалить всю вину на Гитлера.
— Я просил фюрера, — говорит он, — дать мне отставку с поста министра восточных провинций.
— Когда вы просили?
— Двенадцатого октября тысяча девятьсот сорок четвертого года.
— Вы зря беспокоили фюрера, — иронически замечает обвинитель. — Советские войска вышибли вас к этому времени со всех восточных территорий, и решение Гитлера не имело бы уже никакого значения.
Подсудимый молчит. Ему нечего больше сказать в свое оправдание. Всю свою подлую жизнь он посвятил одной цели — уничтожению Советского Союза. И это сорвалось. Русские положили предел не только его министерской карьере, но и его философскому шаманству. Что же осталось впереди? Позорная петля.
О НИХ И ВООБЩЕ
Каждого, кто приезжает из Нюрнберга, родные и товарищи встречают одним вопросом:
— Ну, как у вас там, на процессе?
— Что как?
— Ну, как вообще? Как Геринг, Гесс, как чувствуют себя те, кто должен был бы сидеть на скамье подсудимых и кто почему-то не сидит, что пишет мировая печать?
О том, что относится к разделу «вообще», мы попытаемся рассказать в конце этого письма. Что же касается Геринга, то, как сообщил недавно его адвокат, бывший рейхсмаршал потерял за время суда тридцать два килограмма чистого веса. По сто семьдесят пять граммов в день. Правда, на следующий день тюремная администрация разъяснила встревоженным адвокатам, что состояние здоровья Геринга не должно внушать опасения, чистый вес бывшего рейхсмаршала равняется на сегодняшний день девяноста пяти килограммам, и, как бы долго ни тянулся процесс, толстый Геринг сумеет дотянуть до осиновой перекладины.
Геринг неспроста попросил своего адвоката объявить суду о потерянных килограммах. В начале процесса ему казалось, что Международный трибунал создан только для проформы: вызовут, пожурят и отправят в почетную ссылку на какой-нибудь из экзотических островов, вроде святой Елены. В начале процесса фюрер № 2 был розовым и бойким, он улыбался, давал интервью каким-то небрезгливым журналистам. Однажды Геринг сказал даже кому-то из них, что сильно устал от политической деятельности, что только теперь, когда кончилась эта ужасная война, он сможет наконец выполнить свою заветную мечту и подумать о комфорте семейной жизни.
Не только Геринг, но и многие другие подсудимые тоже надеялись провести время в суде по- семейному. Так, например, когда суд попросил нацистских преступников назвать имена свидетелей, которых они хотели вызвать по своему делу, то каждый из них назвал по полсотне человек. Здесь были все близкие и дальние родственники. А старый развратник Штрайхер приглашал для свидания не только двух своих официальных любовниц, но и соседскую горничную. Франку не хотелось ждать дня допроса свидетелей, и он добыл у кого-то своей супруге гостевой билет во Дворец юстиции. Что же касается Йодля, то он почти устроил свою интимную подругу на должность судейского секретаря к одному из немецких защитников.
Но все надежды подсудимых провалились. Судебный зал в Нюрнберге оказался неподходящим местом для семейных приемов. Свидетельские списки были сокращены до минимума. Жена Франка изгнана с гостевых мест, а подруга Йодля — из Нюрнберга. Геринг перестал давать интервью, острова святой Елены не получилось.
Вот кратенько о Геринге и прочих. Теперь о тех, кто должен был бы быть и кого нет на скамье подсудимых. Верховный трибунал должен был судить вместе с фашистскими палачами и их вдохновителей — германских монополистов, королей стали и угля, пушек и самолетов, всех тех, кто вытащил гитлеров и герингов из сточных канав Мюнхена и поставил во главе германского государства. Крупны, шредеры, шахты поддерживали и подкармливали нацистов, потому что нацистская партия выражала интересы самых оголтелых кругов империалистической буржуазии. На судебном процессе в Нюрнберге выяснилось, что немецкие банкиры и промышленники щедро финансировали нацистов, чтобы с их помощью задушить и уничтожить все демократические силы и развязать агрессивную, захватническую войну.
Рядом с Герингом и Гессом на скамье подсудимых должен был сидеть Густав Крупп, но короля Рура освободили от дачи показаний, как объяснил председатель суда, из-за «болезненного» состояния. На скамье подсудимых сидел другой представитель германских монополий — Шахт. Но этот представитель, несмотря на возражения члена Верховного трибунала от СССР, был оправдан.
Мягкосердечное отношение Верховного трибунала в Нюрнберге (вернее, трех его членов от США, Англии, Франции) к германским монополистам легко объяснить. Эти монополисты были крепко связаны с концернами и синдикатами других капиталистических стран. А эти концерны умудрялись помогать гитлеровцам, вопреки интересам своей страны, даже в дни второй мировой войны, снабжая фашистов через нейтральные государства стратегическим сырьем. Разоблачать при таком положении Круппа, Шахта и им подобных было кое-кому совсем не с руки.
Вот немного о тех, кто должен был бы сидеть, но кто не сидел на скамье подсудимых.
Что касается представителей мировой печати, то таковых на Нюрнбергском процессе больше трехсот человек. Здесь, в Нюрнберге, много солидных, уважаемых журналистов. К ним в первую очередь относятся военные корреспонденты, те, которые прошли вместе с англо-американской армией весь путь от Ла-Манша до Эльбы и для которых Нюрнберг является законным концом войны. Эти пишут о процессе правдиво, со страстью, присущей солдатам. Что же касается всеядных, то эти выпускают из своих рукавов нюрнбергских 'уток'.
Они пишут, например, что двадцать тысяч эсэсовцев, убежавших из лагеря Дахау, движутся походным строем к Нюрнбергу, чтобы освободить Геринга из тюрьмы, и что в связи с этим полковник Эн вызвал для охраны здания суда целый батальон танков. А на следующий день тот же корреспондент в той же газете печатает сообщение другого полковника, который называет первую заметку чистейшим вымыслом, так как никакие эсэсовцы не движутся на помощь Герингу и никакие танковые батальоны не вызываются для охраны здания суда.
За время пребывания в Нюрнберге нас пять раз пугали бежавшими эсэсовцами и столько же раз успокаивали соответствующими опровержениями.
В последний раз всеядные сочинили новую «утку» — с том, будто бы главный советский обвинитель во время допроса выхватил из кармана наган и выстрелил в Геринга. Но так как Геринг сильно похудел, то пуля прошла мимо и убила защитника. Эта «утка» оказалась такой дикой породы, что ее даже не стали опровергать.
Вот несколько слов о разных представителях мировой печати. Переходя к последнему разделу, «вообще», следует сказать, что сами нюрнбержцы проявляют к процессу довольно своеобразный интерес. Так, например, шофер автобуса, который ежедневно возил корреспондентов из «Пресс-кемпа» к зданию суда, два раза спрашивал у меня:
— Ну, скоро ли вы повесите этого Геринга?
