рисовалась, очевидно, в весьма странном виде. И в самом деле. Второй век нашей эры. Светит луна. А среди разрушенных стен античного дворца ходят строители Песчаных улиц и жилых домов в Черемушках и измеряют рулеткой сохранившиеся арки, колонны, карнизы. А тут же, чуть повыше, на обломках какой-то стены сидит заразившаяся от этих неугомонных туристов энтузиазмом гид ЧИТа и рассказывает, какие споры на политические и философские темы вел со своими гостями в садах этого дворца его владелец. Синьора из ЧИТа говорит о предмете этих споров с такой убежденностью, точно споры эти происходили не восемнадцать веков назад, а только вчера и она, синьора, сама имела честь быть в числе гостей Адриана.
Что же касается сторожа виллы Адриана, тот гонял в это время на мотороллере по бывшим аллеям сада, не зная, как ему повесить замок на знаменитые развалины. Развалинам было положено работать до пяти часов, а сейчас было уже девять.
Еще одна сценка. Три наших архитектора, проходя вечером по улице, остановились у какого-то дома. Архитекторов заворожила лестница к парадной двери, и они начали обмерять ее. К архитекторам подошел полицейский.
— Что вы делаете?
— Устанавливаем шаг ступенек.
— Зачем? Разве вы в Пантеоне или на развалинах Колизея?
— Простите, а здесь что?
— Полицейское управление.
Воцарилась многозначительная пауза.
— Так мы же без злого умысла. Только с точки зрения изучения классического наследства.
— А вы, собственно, кто будете?
— Джиовани, отпусти их. Это туристы из Москвы, — сказал второй полицейский, проверив документы архитекторов.
Архитекторы ушли, а Джиовани стоял и смотрел им вслед.
— Странные люди! Настоящие туристы сидят в этот час в ночных клубах с девочками и пьют аперитивы, а эти зачем-то ползают, измеряют лестничный шаг в полицейском управлении. А что интересного в нашем шаге?
Большие города сменялись маленькими, соборы часовнями, дворцы виллами, а наши друзья продолжали мерить, рисовать.
Палаццо дожей. Он запечатлен теперь по крайней мере в двадцати альбомах нашей группы. Но запечатлен по-разному. Одни архитекторы рисовали Палаццо, а перед их глазами возникали другие дома, которые нужно было еще строить. И, конечно, не здесь, в Венеции, а в Москве. Причем строить не из мрамора, а из бетонных плит. И думали поэтому архитекторы, смешивая краски на палитре, не только о желтом и розовом, но и о тех новых, еще не найденных пропорциях, которые должны были бы сделать дома из сборного железобетона такими же красавцами, как и вот эти из мрамора.
Другие рисовали и думали только не о сборном железобетоне, а о людях, которые жили когда-то в этом городе. Об Отелло, встретившем впервые Дездемону, если верить местным гидам, вон в том доме, расположенном совсем неподалеку от Палаццо дожей.
Третьи рисовали и тоже думали о людях. Но не о тех, которые жили здесь когда-то, а о тех, которые приезжали сюда теперь.
Италия наводнена путешественниками. Среди них много истинных поклонников замечательного итальянского искусства. Эти могут сутками стоять перед произведениями Леонардо да Винчи, Палладио, Тициана.
Вот три пожилых учительницы из Глазго. Год строгой экономии в расходах — и деньги на поездку собраны. Не успели учительницы приехать в Венецию, как тут же заспешили на площадь святого Марка. И вот они все трое стоят перед Кампанилой, у каждой учительницы в руках бедекер, каждая внимательно смотрит на Кампанилу и читает все, что написано в путеводителе об этом прекрасном произведении архитектуры.
Но есть среди туристов и немало скучающих бездельников, которых привлекает в Италию не итальянское искусство, а итальянская экзотика.
Рядом с тремя учительницами стоит дама с собачкой. Дама только устало оглядывает Кампанилу, а бедекер читает не она, а ее компаньонка. Причем читает не все, а только самое главное, чтобы не утомить даму. Дама с собачкой тоже из Глазго. Отправляясь в Италию, дама захватила с собой не только компаньонку, но и двух лакеев Один состоит при ней самой, второй — при собачке.
А вот еще одна довольно примечательная личность из породы плавающих и путешествующих. К Лоджетте на площади святого Марка подходит большая группа испанских туристов. Наши группы смешиваются, и все мы с интересом рассматриваем статую Якопо Сансовино Аполлон. Статуя замечательная, и всем нам очень нравится. И русским и испанцам. И вдруг из-за чьей-то спины выходит вперед какой-то бойкий человечишка, смотрит на Аполлона и спрашивает:
— Сколько весит этот малый из мрамора?
Гид смущен. Гид может сказать, когда сделан «малый» из мрамора, кем сделан, что сказали об Аполлоне Тициан, Аретино. Но сколько весит Аполлон? Такой вопрос еще ни разу не приходил ему в голову.
Дней через десять наша группа была в Сикстинской капелле, роспись потолка которой сделана Микеланджело.
Потолки в Сикстинской капелле — это живописное чудо. Разглядывать это чудо можно часами. Но тишина в капелле внезапно нарушается.
— Я хотел бы знать, сколько все это весит?
Мы оборачиваемся на голос. Ну, конечно, это он. Наш старый знакомый. Тот, для которого тоннаж является мерилом прекрасного. Теперь наступает очередь удивляться римскому гиду.
— Кто весит? — не понимает он вопроса.
— Картина?
— Так ведь это же фреска. Или, быть может, вы прикажете взвесить картину вместе с потолком?
Теплый осенний день. У пристани стоит гондольер Орландо. Он все утро ждет пассажиров, но тщетно: летний сезон подходит к концу.
— Еще неделя, другая — и мою гондолу можно будет поставить на прикол.
— А как же вы, Орландо?
Делать гондольеру сейчас нечего, и он охотно вступает в разговор. И вот выясняется, что у прекрасной Венеции две жизни. Первая — яркая, богатая, веселая. И продолжается такая жизнь с апреля по ноябрь. В это время года весь город предоставлен во власть туристов. Для них играют на площадях оркестры. Перед ними раскрывают свои двери многочисленные гостиницы, рестораны, бары. Им предоставлены фешенебельные пляжи Лидо. Их возят по каналам, им поют песни гондольеры. Туристы становятся хозяевами не только Венеции, но и многих других городов Италии. Они делают все, что пожелают, входят даже во время богослужения шумной толпой в храмы, лезут в алтари… Некоторые церковнослужители пробуют как-то урезонить такую бесцеремонность. В одном из соборов я списал себе в блокнот объявление, составленное на трех языках: итальянском, английском и немецком. Вот оно. 'Запрещается: женщинам входить в храм в нескромной одежде или мужских брюках; мужчинам — щупать святые реликвии руками'.
Но объявления не помогают. Женщины продолжают ходить в брюках, мужчины — щупать реликвии. И все это туристам прощается. Потому что туризм — это коммерция, деньги.
В ноябре туристский сезон заканчивается, и Венеции до самого апреля приходится вести другую жизнь, серую, тихую. Оркестры в это время года уже не играют на площадях. Отели закрыты. Окна чудесных палаццо заколочены досками. Нет иностранных туристов, но Венеция, тем не менее, не пуста. В городе остаются жить венецианцы. Повара, официанты, продавцы магазинов, музыканты, гондольеры. Летом эти люди обслуживают и развлекают приезжих, а что они делают осенью и зимой?
