— Я к вам с жалобой.
— А именно?
— На детей своих. Не уважают они старика-отца.
— А кто из детей вас обидел?
— Ну, этот, как его… Алексей. Писем он мне не пишет, алиментов не платит.
— Алексею трудно писать вам письма.
— Почему?
— Алексей погиб в первые дни войны. Разве вы не знали об этом?
— Нет, не знал, — отвечает отец и замолкает.
Но заминка продолжается недолго. Федор Филиппович с помощью большого синего платка звучно прочищает нос и говорит:
— Ну, раз нельзя взыскать деньги с Алексея, помогите мне учинить иск Михаилу.
— Михаил… Михаил… — шепчет работник сельсовета, перелистывая книгу жителей села. — Простите, а у вас разве есть сын Михаил?
— Как же, ищите лучше. Должен быть.
— Вы его давно видели?
— Не то в двадцатом году, не то в двадцать первом. Как сейчас помню, лежал он тогда в люльке и сучил ножками. Теперь Михаил, поди, и в люди вышел и зарабатывает немало, так что пусть платит отцу, не скупится.
— Михаил, Михаил… — продолжает шептать работник сельсовета; наконец он находит то, что искал, и с возмущением говорит:
— Так ведь вашего Михаила давно нет в живых.
— Как, и он умер? Когда?
— В 1922 году. Трех лет от роду.
Люди, зашедшие в сельсовет, начинают негодовать на отца, который не знает, кто из его детей жив, а кто — нет. А отцу хоть бы что. Отец упрямо идет к своей цели.
— Кроме сыновей, — говорит он, — тридцать лет назад мною были оставлены в вашем селе дочки.
— Ну, а дочек вы хоть знаете, помните?
— А как же!
— А если бы мы попросили вас сейчас опознать их, вы опознали бы?
Федор Филиппович протрубил в большой синий платок во второй раз и огляделся вокруг: 'А что, от них, сельсоветчиков, можно ждать любой каверзы. А вдруг они и в самом деле пригласили на очную ставку с отцом какую-нибудь из дочерей. Женщин в сельсовете набилось много, а которая из них дочь, попробуй опознай.
Постойте, а та, что стоит у двери? Ну, конечно, это его старшая. Только как ее зовут? Вот ведь память.
Федор Филиппович закрывает глаза, думает и наконец обрадованно говорит:
— Тася, Тасенька… — и тут же поправляется: — Нет, Тася — это не дочь, а буфетчица.
— Какая буфетчица?
— Да из столовой. Вот такая же черненькая. Жили мы с ней не то год, не то два вместе…
В сельсовете раздается новый взрыв негодования. Кажется, еще немного, и женщины вцепятся в бороду отцу-греховоднику. Федор Филиппович забился в самый угол комнаты и оправдывается как может.
— Так все эти амуры были давно, в молодости, — говорит он. — А сейчас разве мне до буфетчиц? Я старый, одинокий…
Но Федору Филипповичу трудно найти сочувствие среди односельчан. Тридцать лет не такой срок, чтобы люди забыли о его подлости. А бежал Федор Филиппович из родного села и в самом деле по- воровски. Он бросил без помощи больную, умирающую жену с девятью ребятами. Сбежал, забрав все ценные вещи, и за прошедшие тридцать лет так ни разу и не поинтересовался, кто и где похоронил его жену, как жили, росли его дети, чем они питались, как учились, кем выросли. Отцу все эти годы было некогда. Отец путешествовал, бражничал. Спекулировал то зерном, то мануфактурой. В каждом новом городе он заводил новую семью. Поживет, наплодит детей — и дальше. Первую жену он бросил с девятью ребятами, вторую — с четырьмя, третью — с двумя, четвертую — еще с двумя…
А годы шли. Наступила холодная, одинокая старость. И вот тут Федор Филиппович вспомнил о детях, чтобы сесть им на шею. Сесть, по кому?
— Да сколько их у вас? — спрашивает судья.
А Федор Филиппович не может даже толком ответить, сколько:
— Не то тринадцать, не то пятнадцать.
Федор Филиппович смотрит на судью, а сам думает: 'Вот если присудят с каждого из пятнадцати хотя бы по двести рублей, это будет неплохим приварком к пенсии'.
Но судья Жарков, к сожалению, не принимает заявлений без должного соблюдения формальностей. Судья просит отца указать, где живут и кем работают его дети. А отец в ответ только беспомощно разводит руками: 'Не знаю'.
— А что, если суд объявит через милицию всесоюзный розыск на моих детей? — спрашивает Федор Филиппович.
— Что ж, пожалуйста, — отвечает судья и добавляет: — Укажите только в своем заявлении имена.
Но вот беда: Федор Филиппович не помнит даже имен.
— Правда, другие отцы, — говорит он, — записывают имена своих детей на стенке или в памятной книжке, а вот я забыл, не предусмотрел.
Судье Жаркову давно бы следовало выставить отца-греховодника за дверь. А Жарков пожалел его, посочувствовал, посоветовал:
— Поезжайте в родное село да разузнайте, как зовут ваших детей.
Федор Филиппович едет и узнает, что его старшую дочь зовут не Тасей, а Марией. И хотя Мария Федоровна Сырцова работает тут же рядом, в соседней области, библиотекаршей, блудный отец не поехал к ней, чтобы посмотреть, как выглядит его дочь после тридцатилетней разлуки. Отец отправляется к себе в Сибирь и подает на нее исковое заявление. И судья Жарков присуждает ему алименты. Заглазно. Без разбора дела. Главное для судьи оказывается в формальной стороне дела. А оно на этот раз соблюдено. Отец назвал имя дочери…
Назвать имя дочери — это еще не все для отца. А что он может сказать кроме того о своей дочери? Ничего. А ведь именно на нее, Марию, тогда пятнадцатилетнюю девочку, пала вся тяжесть старшего в доме после подлого побега ее отца. Мария кормила и растила всех своих младших сестер и братьев, в то время как Федор Филиппович путешествовал и спекулировал. И вот вместо того, чтобы пойти и поклониться в пояс своей старшей дочери за все, что она вынесла и выстрадала, отец решил учинить ей, ныне больной женщине, полуинвалиду, новую подлость. И судья Жарков оказал ему в этом содействие. Почему? По какому праву?
— Потому что он отец, — ответил судья.
И тогда за старшую дочь Сырцова, Марию Федоровну, решила вступиться средняя — Матрена Федоровна. Она написала в нарсуд пятого участка Кировского района письмо с просьбой отменить неправильное решение. А Жарков вместо того, чтобы внять справедливым доводам, вызвал к себе Федора Филипповича и сказал:
— Подавайте судебный иск и на среднюю дочь. Вот ее имя, а вот и адрес.
И иск со второй дочери был взыскан. И вовсе не потому, что эта дочь была богата и имела лишние деньги. Наоборот. В своем решении судья Жарков отметил, что Матрена Федоровна 'обеспечена недостаточно и имеет на своем иждивении четырех детей…' И, тем не менее, судья заставил ее платить беспутному человеку алименты.
За Матрену Федоровну вступились две другие сестры — Екатерина Федоровна и Юлия Федоровна, — и с них обеих судья Жарков тоже учинил судебные иски.
