— Нет.
— Читала ваши корреспонденции — и вы рисовались мне совсем другим.
— Каким?
— Дедом-макоедом.
— Почему?
— Ворчите много! И то вам не нравится и это! Одни строят медленно, другие плохо разворачивают культурную работу…
— Я не ворчу, а критикую нерадивых.
— Да вы не сердитесь. Я сказала про деда-макоеда так, чтобы отомстить за девчонку семнадцати лет. Думаете, приятно, когда приглашают на свидание тебя, а ждут другую, в короткой юбочке с голыми коленками?
— Людмила Кондратьевна! — взмолился я. — Простите меня, дурака!
— А я поначалу чуть было не обиделась, хотела даже отдать назад вашу гвоздику. Да так уж быть, оставлю у себя на память о «Комсомольской правде».
Рыбья кровь
СЛУЧАЙ В ДОРОГЕ
На полпути из Киева в Сочи Степан Иванович почувствовал приближение беды. Заныла, засвербила нога, которая с войны никак не могла прийти в норму. Утром боли были еще терпимы, а днем — хоть кричи. Как будто свора собак вцепилась зубами в жилы и каждая рвет и тащит в свою сторону. Степан Иванович принимает капли, порошки, греет ногу грелками, а боли все сильнее. Ноге могло помочь только одно- единственное средство: покой.
Степану Ивановичу следовало немедленно уложить ногу на мягкие подушки, да повыше, и не трогать, не прикасаться к ней.
А в дороге какой покой?
Путешествие пришлось прервать в чужом городе, где у Степана Ивановича ни родных, ни близких. Куда податься? Хорошо, что с ним была жена, Клавдия Ивановна. Степан Иванович опирается одной рукой на руку Клавдии Ивановны, а другой — на суковатую палку, поднятую у забора, и с превеликими страданиями добирается до гостиницы «Московская».
— Товарищ, будьте любезны…
А «товарищ» за стеклом с надписью «Администратор» смотрит на Степана Ивановича невидящими глазами и говорит:
— Свободных местов нет!
Девушка сказала и сейчас же уткнулась глазами в толстый истрепанный роман.
— Товарищ… — чуть не плача повторяет больной.
— Я уже сказала! — раздраженно бросает девушка, которую снова оторвали от интересной книжки, и с громким стуком захлопывает окошко.
Клавдия Ивановна бежит к старшему администратору. Но старший нисколько не лучше младшего.
И опять пришлось Степану Ивановичу, закусив от боли губу, волочить распухшую ногу по мостовым и тротуарам. Из первой гостиницы во вторую, из второй — в третью… А там на больного смотрят тем же равнодушным взглядом:
— Местов нет!
Но в том-то и дело, что свободные места были! В то самое время, когда Степан Иванович, мучаясь, стоял перед закрытым окошком, во всех трех гостиницах половина номеров пустовала.
— Они были забронированы местной табачной фабрикой, — оправдывались потом администраторы.
Какие же чрезвычайные обстоятельства заставили табачную фабрику забронировать за собой такую пропасть номеров? Может, здесь ожидался всемирный съезд курильщиков? Да нет: табачная фабрика просто-напросто готовилась праздновать свой юбилей. Директор разослал в разные концы страны приглашения, и хотя банкетные гости должны были приехать не сегодня и не завтра, тем не менее ни в один из свободных номеров Степана Ивановича не пустили.
Клавдия Ивановна побежала за помощью в горсовет, а там в воскресный день никого, кроме дежурного. Дежурный хотел помочь. Он долго и упорно звонил во все гостиницы, просил, умолял. Но администраторы гостиниц не поддавались на уговоры. Вот если бы им приказал директор треста гостиниц или директор табачной фабрики, — тогда другое дело.
Дежурный пытался дозвониться и к этим директорам, но… увы! В воскресный день нигде никакого начальства.
— Придется ждать до понедельника, — извинился перед Клавдией Ивановной дежурный. — А сегодня я рад бы помочь, да не могу.
Ждать, а как? Хорошо еще, что город южный, теплый. Клавдия Ивановна сажает мужа в такси и везет его за реку. Здесь, на опушке леса, она устраивает Степану Ивановичу импровизированную постель на еловых ветках, подкладывает под больную ногу дорожное одеяло, а сама думает: как быть дальше?
А Степан Иванович ни о чем не думает. Ему бы только хоть как-нибудь перетерпеть боль.
И вот в этот невеселый момент мимо Степана Ивановича проходит старичок из лесничества с лошадью и жеребенком. Старичок остановился, спросил:
— Что это с человеком?
Клавдия Ивановна ответила. Старичок вздохнул,
— Я бы пригласил вас к себе, — сказал он, — да я сам живу у сына. Вот, видите, в двух километрах отсюда домики. Я пойду поговорю с нашими.
И старик уходит. Через час рядом со Степаном Ивановичем останавливается еще один человек — рабочий, арматурщик Леонид Алексеевич. Да не один, а со всем семейством: с женой Раисой Наумовной, тещей Прасковьей Александровной, детьми. Семейство Жмениных выехало в воскресный день за город, на прогулку. И здесь, в лесу, Леонид Алексеевич увидел больного:
— Что с вами?
— Да вот несчастье с ногой.
Леонид Алексеевич смотрит на ногу и принимает немедленное решение:
— Едем в город. К нам. На Кузнецкую улицу.
— Что вы, неудобно! Мы даже незнакомы!
— Едем, едем, — поддержала Леонида Алексеевича жена.
— Едем, — сказала теща.
Глава семейства не стал терять времени зря и побежал за машиной. Степан Иванович сидел уже в такси, когда на опушку вернулся старичок. Он договорился и с сыном и с невесткой и теперь пришел за больным.
— Больной едет к нам, — говорят Жменины. Степану Ивановичу и Клавдии Ивановне неудобно перед стариком, который напрасно совершил из-за них четырехкилометровый путь. Клавдии Ивановне хочется как-то отблагодарить старика, а тот обижается:
— За что?
— За ваше доброе сердце.
