коротко и ясно: не мешайте студии работать, дайте ей возможность вести занятия по программе, которая прислана на завод из Москвы.
Все как будто бы в порядке? Вопрос ясен, и споры можно прекратить! Ан нет, Самолазов и другие псевдоблюстители нравственности остаются на прежних позициях. И до сих пор ведут спор на тему: «Допустима ли голая натура, и если она уж голая, то до каких пределов?»
КАПЛЯ ДЕГТЯ
Сделав уроки, девочки выбежали в садик попрыгать через веревочку. Аня сосчитала всего до пятнадцати, как ей перехватило дыхание. Аня сказала «шестнадцать» и прыгнула еще раз. Дышать стало труднее. Аня посидела на скамейке, отдохнула и снова вышла на круг. На этот раз ей удалось сосчитать всего до восьми… Закружилась голова, подкосились ноги, и девочка потеряла сознание. Подружки заволновались, закричали:
— Аня! Аннушка!
Из дома выскочила Аннушкина мама Мария Ивановна, брат. Вскоре у садика остановилась машина «скорой помощи». Врач вытащил из саквояжа нашатырный спирт, шприц, камфару. Санитар принес подушку с кислородом. Проходит пять, десять минут… И вот наконец у девочки начинают розоветь щеки, открываются глаза. Девочка делает первый глубокий вздох.
— Доктор, что с ней? — спрашивает Мария Ивановна.
А доктор не отвечает. Он берет девочку в машину и увозит с собой.
Аня пролежала в больнице два месяца. В декабре ее положили еще на два, потом еще… Девочка таяла, слабела. Она не могла уже ни бегать, ни прыгать. И как ни старались врачи, что они ни предпринимали, лечение не помогало дочери Марии Ивановны. А тут как-то ночью девочке стало совсем худо. Мария Ивановна в панике. Посылает сына на завод за мужем. Степан Миронович просит подручного подменить его — и домой. А дома полно врачей. Из неотложки, «скорой помощи», районной поликлиники.
Крепкий человек был Степан Миронович. Двадцать пять лет имел он дело с огнем, горячим металлом. А тут сробел, раскис. Хочет подойти к врачам, спросить, как дочь, и не может. Вместо него к доктору подходит кто-то из заводских товарищей и говорит:
— Если девочке что-то нужно, вы скажите, не стесняйтесь. Мы поможем по-соседски. Соберем деньги на самые дорогие лекарства.
Но Анечке трудно было помочь лекарствами. Даже самыми дорогими. После перенесенной когда-то ангины у девочки трансформировался митральный клапан сердца. Он был в семь раз меньше нормального. Спасти больную от гибели мог только нож хирурга.
Операция на сердце. И не на каком-то чужом, абстрактном сердце, про которое рассказывалось в журнале кинохроники (Анечкины родители видели этот фильм весной), а на сердце родной дочери. Ну, как решиться на такое?
Друзья, родные не оставляли в эти дни семью старого вагранщика. Они приходили, успокаивали и Марию Ивановну и Степана Мироновича, уговаривали их не бояться операции.
Уговаривали и уговорили. А уговорив, тут же пустили шапку по кругу:
— Это, Мария Ивановна, тебе с дочкой на дорогу.
Скорый поезд привозит Анечку в Москву. Рядом с вокзалом гостиница. Дойти до нее здоровому человеку — три минуты. А Анечка идет тридцать. Останавливается. Отдыхает. Мария Ивановна вводит дочку в вестибюль, а сама — к дежурному администратору. Тот видит бледную, больную девочку и, вместо того чтобы предложить ей стул, сухо говорит:
— Свободных коек нет.
Мария Ивановна идет к директору. А директриса Евгения Ивановна, оказывается, ненамного добрее администратора. Она дает маме с дочкой койки, но не в одной комнате общежития, а в разных.
А в общежитии в этот день были свободные комнаты. Директриса могла поселить мать с дочерью, вместе. Могла и не захотела. Дочь разлучили с матерью, она разволновалась. От волнения ей стало хуже. Ночью пришлось вызвать врачей «скорой помощи» с камфарой, кислородной подушкой.
В Институте сердечно-сосудистой хирургии, том самом, про работу которого рассказывал журнал кинохроники, Марию Ивановну встречают гостеприимнее. И хотя в институте действительно туго со свободными местами, врачи кладут Анечку в палату вне очереди и сразу же начинают готовить к операции. Анечку осматривают, выстукивают. Терапевты, хирурги, невропатологи прослушивают больное сердце, просвечивают, зондируют его.
Двадцать третьего июня Вероника Александровна Быкова при двух ассистентах — докторе Александре Давидовиче Леванте и докторе Жевдате Саидовиче Каримове — приступает к операции. Проходит час, два, три, четыре, и все это время Мария Ивановна сидит во дворе больницы и не спускает глаз с окон пятого этажа, за которыми находится операционная. Трудно сказать, что переживает, думает, сколько раз за эти четыре часа бедная мать прощается с дочерью. Но вот занавеси на пятом этаже колыхнулись, и Мария Ивановна видит в окне доктора Каримова. Он кивает ей и, сбежав вниз, говорит:
— Все в порядке!
Мария Ивановна хочет подняться наверх, но Жевдат Саидович не пускает:
— Анечка утомилась. Сходите домой, отдохните и вы, а вот завтра…
Усталая, возвращается Мария Ивановна поздно вечером в гостиницу. Уборщицы, горничные поят ее чаем, спрашивают про дочь, и вдруг является посыльный:
— Вас вызывает дежурный администратор.
Мария Ивановна бежит по лестницам вниз. Может, администратору позвонили из больницы, сказали что-нибудь про Анечку? Но администратор ведет речь не про Анечку. Он даже не спрашивает про нее. Администратор предлагает Марии Ивановне немедленно выехать из гостиницы.
— Как выехать?! Куда?
— Домой, в Одессу!
— Я не могу ехать в Одессу. Моя дочь в больнице. Она маленькая. Ей будет страшно оставаться одной.
Но администратор неумолим. Несмотря на поздний час, он вычеркивает Марию Ивановну из списка жильцов и выпроваживает на улицу.
Большой ночной город. А в этом городе ни родных, ни знакомых. До рассвета пять-шесть часов. И вместо того чтобы спать в чистой, мягкой постели, Мария Ивановна плутает по темным переулкам, сидит, прикорнув к стене, в чужих подъездах. Наконец наступает утро, Анечкина мать спешит на рынок. Покупает цветы, яблоки и — в больницу. А дочь не радуется цветам, она с тревогой смотрит на мать, спрашивает;
— Что с тобой, мама?
А маме не двадцать лет, а под шестьдесят. Ночь без сна не проходит для нее незаметно. Лицо у мамы бледное, усталое. Под глазами большие черные круги. А следующая ночь снова без крова. Черные круги еще больше. Мария Ивановна идет к директрисе. Евгения Ивановна не только директор гостиницы, она женщина, мать. Она должна посочувствовать. Но эта женщина не умеет сочувствовать. Директриса держит Марию Ивановну в своей приемной до двенадцати ночи, А в двенадцать выходит и говорит:
— У меня для вас койки нет.
Операция на сердце. После нее сердце должно находиться в полном покое. А Анечка взглянет в усталые, невыспавшиеся глаза матери — плачет, волнуется.
Смелая, удачная операция. Это очень много, но это, к сожалению, не все. Моральный фактор значит порой в лечении не меньше фактора хирургического и медикаментозного.
Я сосчитал всех тех, кто готовил девочку к операции, оперировал ее, ухаживал за ней в послеоперационный период. Таких оказалось сорок. Врачи, профессора, сестры, няни, лаборанты. Эти сорок
