Со спичкой вокруг солнца

До двенадцати еще два часа. Я сижу за столом и подсчитываю все «за» и «против» фельетона. Подсчеты оканчиваются как будто в мою пользу, но на душе погано. На стене нашего отдела висит репродукция картины художника Ге: Петр Первый допрашивает сына Алексея. Я смотрю на Петра и спрашиваю:

— Ну почему мы, фельетонисты, вечно должны жить в ожидании подзатыльников? За что нам такая судьба?

А Петр молчит, не отвечает.

Без четверти двенадцать за мной заходит Кесарев, и ровно в назначенное время мы на месте. Заседание ведет первый секретарь.

Он поднимает над головой газету, спрашивает членов бюро:

— Вы читали сегодняшний фельетон?

Члены бюро молчат. Мнутся.

— Значит, не успели? Что ж, давайте прочтем сейчас.

Секретарь читает фельетон вслух, оборачивается к соседу слева:

— Что скажет заведующий сельхозотделом?

— Неправильный фельетон, — говорит заведующий. — Мы нацеливаем внимание тружеников села на кукурузу, а фельетон дезориентирует, демобилизует их.

И завотделом вносит предложение из двух пунктов: а) считать фельетон вредным, б) фельетониста исключить из рядов партии.

С места вскакивает наш зам Кесарев и кидается на завсельхозотделом:

— Вы предлагаете исключить Бабушкина из партии? Тогда исключайте и меня. Вина у нас одинаковая. Он написал фельетон, я напечатал его. Только исключать нас не за что. Фельетон мы напечатали правильный, хороший.

— И я считаю его хорошим, — неожиданно говорит первый секретарь. — Зачем мы сеем кукурузу? Ради зерна, силоса. А если в Климкине земля не родит кукурузы, стоит ли отводить под нее поля?

Секретарь обводит глазами присутствующих и добавляет:

— Если я рассуждаю не так, пусть члены бюро поправят меня.

Члены бюро зашумели, заговорили, и выяснилось, что они не собираются поправлять первого секретаря. Только завсельхозотделом пробует по инерции спорить, но и он довольно быстро выдыхается.

Разговор о фельетоне, к радости фельетониста, подходит к благополучному концу, и вдруг в зале заседаний появляется Вухин.

Оказывается, получил наш редактор газету утром там, в глубинке, и схватился за голову.

На третьей полосе вместо беседы врача-акушера стоят «Незабудки». Редактор звонит в редакцию. Кричит. Спрашивает:

— Кто поставил фельетон в номер?

— Ваш зам Кесарев.

Редактор требует зама к телефону. А его нет в редакции. Он вызван в обком вместе с фельетонистом.

Вухин в панике прыгает в райкомовскую машину и мчится на предельной скорости в город. Потный, запыхавшийся влетает он в зал заседаний. Ему бы прежде пошептаться с кем-нибудь, осведомиться о мнении первого секретаря, а он с ходу требует слова и начинает поносить товарищей по редакции.

Завсельхозотделом назвал фельетон вредным. Редактор присовокупил: «Вредный и клеветнический». Завсельхозотделом предложил «исключить фельетониста из партии». Редактор прибавил: «Исключить и запретить работать в печати». Причем запретить не только фельетонисту, но и его покровителю Кесареву.

Первый секретарь останавливает редактора, спрашивает:

— Вы читали фельетон до его опубликования?

— Читал и забраковал!

— Не понравился?

— Нет.

— Странно. А нам понравился.

— Вам?

— И мне, и членам бюро.

Вухин охнул.

Значит, вчера, решил он, обком получил новые указания по кукурузе. Зам Кесарев прослышал о них и сунул «Незабудки» в номер. А он, Вухин, не прослышал и оказался в дураках. Сказал «да», когда нужно было говорить «нет». Противопоставил свое мнение мнению первого секретаря.

В зале заседаний тишина. Члены бюро ждут, не скажет ли наш редактор еще что-нибудь, а он стоит и ловит открытым ртом воздух.

Так Прокопий Вухин, по кличке «День и ночь», сам решил свою судьбу. Правда, члены бюро пожалели его. Вместо того чтобы снять с должности редактора, как труса и перестраховщика, они написали в постановлении: «Освободить в связи с переходом на другую работу»,

* * *

Не успел Владимир Бабушкин кончить рассказ, как вверх поднялась чья-то рука.

— Прошу слова.

— А вы о чем собираетесь говорить? — спросила Вал. Одинцова.

— О том же. О редакторах и фельетонистах.

— А не хватит ли? Два вечера говорили мы на эту тему и установили: хорошо, когда фельетоны пишутся человеком талантливым и добросовестным. И плохо, когда перо оказывается в легкомысленных руках. И еще мы установили: хорошо, когда редакцию, в которой работает талантливый, добросовестный фельетонист, возглавляет талантливый, добросовестный редактор. Разговор у нас был полезный, поучительный, но все больше по поводу фельетонов. А не пришло ли время изменить тему наших рассказов? Говорить не по поводу, а о самом фельетоне? Его силе…

— Вызов принимается! — крикнул Андр. Кикин. — У меня есть свежий пример на эту тему. Если позволите…

Но тут к столу подошел директор кафе, и мы поняли, что буфетчицам и подавальщицам пора домой.

— До завтра, — сказал Андр. Кикин.

— До завтра.

А завтра, после утренних занятий, когда мы, отобедав, снова сдвинули столы, Андр. Кикин начал свой рассказ так:

ДЕРЕВЯННОЕ СЕРДЦЕ

Жил-был человек. У него умерла жена, и остался он вдвоем с дочерью. Вскоре человек женился второй раз на самой сердитой женщине села. С первых же дней мачеха стала обижать девушку. Она заставляла ее делать черную, тяжелую работу, кормила впроголодь, одевала в ветошь.

Так начиналась старая сказка про Золушку и злую мачеху, так, собственно, и повторилась вся эта история в жизни Валентина Мраморова. Уже на следующий день после свадьбы мачеха не позвала Валентина обедать за общий стол, а посадила есть одного на кухне.

Отец недовольно засопел, но так как он не хотел начинать ссорой жизнь с новой супругой, то смолчал. Два дня мачеха кормила пасынка на кухне, а потом дала ему в руки две сырые картофелины и сказала:

— Вари себе обед сам. У меня от кастрюль пальцы грубеют.

Владимир Саввич снова засопел и снова смолчал.