— Нет.
Водитель снова улыбнулся:
— Не припоминаете меня? А я сразу узнал, когда увидел вас под дождем. Думаю, нужно остановиться, помочь фельетонисту.
Внимательно смотрю на владельца машины. Лицо круглое, большое. И на большом лице черненькие бусинки глаз.
— Не можете вспомнить? — пробуравили меня бусинки и добавили: — Так и должно быть. В конце концов, кто я? Рядовой советский служащий. Человеческий ширпотреб, и только. С такими знакомятся, чтобы через минуту их забыть.
Краснею, зажмуриваюсь, и мне начинает казаться, что мы встречались, но где, когда?
— Хорошо, кину веревочку. Концерт Вана Клиберна помните? Не в тот его приезд, а еще в тот, когда городские старушки брали приступом театральные кассы?
Концерты Клиберна я помню, помню и старушек, которые опустошили кассы и заставили меня, хоть и не люблю я этого, доставать билеты через черный ход.
И, вспомнив про черный ход, я сразу, вспомнил про большеголового, круглолицего человека с колючими бусинками вместо глаз.
— Вы директор главной театральной кассы?
— Увы, всего только администратор. Знаю, что запамятовали, поэтому назову свою фамилию: Елисапетов Август Леонидович.
Да, это он, тот самый Август Леонидович, который выручил меня, дал возможность послушать Вана Клиберна не в тот приезд, а еще в тот, когда Ван только-только стал знаменитостью…
От посещения главной театральной кассы у меня остался смутный, неприятный осадок. Мне показалось тогда, что большеголовый, круглолицый Август Леонидович, извлекая билеты из дальнего, потаенного ящика, так пробуравил меня своими бусинками, точно хотел сказать:
«Нехорошо, товарищ фельетонист, на страницах газеты выступать образцом добродетели и моральной чистоты, а чуть приспичило, и вы, забыв о добродетелях, стучите в дверь всеми осуждаемого черного хода».
А может, он и не думал так и мне только показалось! Чтобы не портить новой встречи неприятными воспоминаниями, я с благодарностью пожимаю руку Елисапетову, который дважды пришел мне на выручку. Тогда и сегодня. И так как видимость за ветровым стеклом стала улучшаться, говорю:
— Может, тронем?
И машина тронулась. Сначала еле-еле, но по мере того, как прояснялось небо, скорость увеличивалась.
У Земляного вала дождь прекратился, и я попросил Елисапетова остановиться.
— Хотите пересесть на такси?
— Боюсь злоупотребить вашей любезностью.
— Не бойтесь. Вы в редакцию? И мне в ту же сторону.
У Красных ворот Елисапетов сказал:
— У меня о фельетонистах было до сегодняшнего дня ложное представление.
— А именно?
— Фельетонисты всех учат, всех разоблачают, и мне казалось: раз так, редакции должны держать фельетонистов на привилегированном положении, чтобы у фельетонистов не было соблазнов. А у вас даже нет элементарного сервиса.
— Например?
— Автомашины «Волга».
— Не положена по штату.
— Приобретите собственную.
— Не по карману.
Бусинки пробуравили меня.
— Понимаю, вы хотите задать вопрос: «А где взял деньги на машину ты, мелкий советский служащий?»
— Даже не думал.
— Думали, думали, и я отвечаю на ваш вопрос: «Счастье заменяет мелкому советскому служащему деньги».
Два квартала мы проехали молча, затем Елисапетов снова пробуравил меня, сказав:
— Сделайте одолжение, спросите, где я взял машину. Купил за тридцать копеек. Выиграл.
— Не по трамвайному ли билету?
— По билету денежно-вещевой лотереи.
— Может быть.
— Вы не верите мне?
— Верю.
— Если бы верили, не сказали «может быть».
— Простите, это вырвалось непроизвольно.
— У меня есть свидетель. Милисандров Виктор Викторович. Худрук театра драмы. Сидим мы как-то в его кабинете, обсуждаем вопрос: как продавать билеты на спектакли, которые рецензентам нравятся, а зрителям нет. Вдруг входит кассирша Леночка и предлагает купить на счастье выигрышные билеты. Милисандров берет десять, я один. Его десять ничего не выигрывают, а мой один — «Москвича».
Бусинки быстро ожгли меня, спросили:
— Знаете, к кому первому прибежал я поделиться радостью? К секретарю партийной организации.
— В таких случаях, по-моему, первой уместнее быть жене.
— У людей вашего положения — да! А кто я? Человеческий ширпотреб. Театральный администратор — оклад девяносто семь рублей пятьдесят копеек. Купить на свои законные машину я не могу, а быть у всех на подозрении не хочу. Секретарь парторганизации подходит ко мне, чтобы обнять, поздравить, а я говорю:
«Только не сегодня. Если можно, обнимите меня завтра в девять ноль-ноль».
— Почему?
— Потому что в этот час у нас ежедневно проводится планерка.
Значит, секретарь поздравит меня не один на один, а по крайней мере на глазах двадцати старших билетных администраторов. Кроме двадцати старших у нас есть сорок простых администраторов и двести пятьдесят билетных кассиров. И знаете, о чем я подумал тогда, в девять ноль-ноль, когда старшие администраторы недоверчиво сверяли номер моего счастливого билета с таблицей, напечатанной в газете? Вот если бы пустить мой билет с таблицей по рядам на общем собрании главной театральной кассы, чтобы каждый из трехсот наших сотрудников, по примеру старших администраторов, самолично проверил бы и убедился, что Август Леонидович Елисапетов — человек честный. Денег он не крал, взяток не брал и приобрел свой «Москвич» всего за тридцать копеек.
Но общие собрания сотрудников каждый день не созываются.
«Ближайшее выборное состоится только через полгода, — сказал председатель месткома, — если хочешь, жди».
Я мог бы, словно министр, ездить на машине, а я, выиграв «Москвич», шесть месяцев не получал его. Ждал. Попридержал свой выигрышный билет, чтобы пустить его по рядам общего собрания. И пустил, добился своего.
— А вы, я вижу, человек осторожный.
— Смелыми могут быть только те, которые получают в месяц от трехсот и выше, а такие, как я, всегда под подозрением. А теперь мне бояться нечего. Разве неправда?
— Может быть! — сказал я механически, не думая, что последует за этой вторично и легкомысленно произнесенной фразой.
Примерно через неделю получаю в пакете тисненное золотыми буквами приглашение в театр драмы
