Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы

Загнул такой звериной, человечьей мукой
Вспотевшим бурлакам больные шеи.
А воздух – воздух был ему не нужен.

А как забыть Смирнова: на эстраду
Димитрий Алексеич выходил.
Совсем не романтичный, располневший.
Приятно улыбался, щурил по-котевьи глазки
И серебром чеканным рассыпался.
Но только в серебре фиоритуры
Взаправду Фауст бесталанный умирал
И за твое хватался сердце, умирая.

И много их, простых и немудрящих,
Поющих и глаголющих, взывая,
Имели и имеют Божий дар:
Единым словом всколыхнуть глубины
И человека в человеке разбудить.
Увы, не могут этого вершить
Ни острый галльский смысл.
Ни сумрачный германский гений.
И понял я:

Как в раковине на прибрежьи
Гудит глубинным шумом океан,
Так в них, простых и глиняных сосудах,
Звучит душа великого народа,
Которого взыскал Господь
И мукой, и прозреньем искупленья.

О ВСЕХ СВЯТЫХ, НА РУСИ ПРОСИЯВШИХ

А иное упало на добрую землю…

Луки 8.8

Вот и было видение в тонце сне
К истощению времени, грешному, мне.

Я был как бы сугубый, двойной естеством:
Каждодневный один, и другой – невесом.

Но, как эхо, из дальних скитов и могил
Он настойчиво верой отцов говорил.

Над землею болотной кромешная тьма
Налегла, укрепляясь собою сама.

Но еще и еще, точно пламя свечи,
Там и сям возгорались сиянья в ночи.

И, приблизясь, узрел я, что мерзость и тля,
Под ногами святых простиралась земля.

Смрады тленья она источала и хлад,
И гнездился в ней жабень и всяческий гад.

Но святые светились, не видя меня,
Точно воск, зажелтев от лица огня.

Точно воинством ратным из зерен взошли
И стояли на страже гиблой земли.

И в виденьи открылось, что молится рать,
Чтобы этой земле – просиять.

О ПОТОНУВШЕЙ МЕДВЕДИЦЕ

НАЧАЛО

И Большая Медведица выла ночами…

П. Иртель

С холодных стран, с Карелии, от Колы,
В промерзших елях голосит норд-ост.
Темно. Под звездным Северным Престолом
По небу перекинут Млечный Мост.

И я в себя вбираю жуть просторов.
И путь в снегах, и древний запах хвой.
От Чуди белой до земли поморов