Еловой лапы жесткое ребро.И надо всем – неторопливый шорох,Всю жизнь потом нам слышный шепот хвой.Смолистый, скользкий и сухой, как порох,Ковер иголок под твоей ногой.В закате солнце медленно сгорало.Был вечер тих, по-северному прост, —И в куполе вечернего опалаВсё те же семь привычных с детства звездБЕГСТВОПо лесным низам захолодело,По болотам задымилось белым,От корней свежей запахло мхомИ в последнем солнце по овражным склонимПапоротник вспыхнул пламенем зеленымВ буреломе хрупком, сером и сухом.По траве, еще никем не мятой,По опушкам с клевером и мятойДогонял нас призрак голосов.Мы не замечали ни грибной прохлады,Ни привычной с детства бороной отрады,Тишины заказной северных лесовМы бежали – гибель нас искала,Торопилась, путь пересекала,Реяла вечернею совой,И за нами солнце низкое бежало,По лесным верхушкам плыло и ныряло,Продираясь в чащах красной головой.ЖАЛОВесь день звенят ленивыми альтамиВ долинах свежих погремки коров.Уютно пахнет молоком, хлевами,Дымками буковых тяжелых дров.Здесь в городках всё каменно и чисто,И крепок их порядок вековой:Неодобрительно на век неистовствЗдесь бюргеры качают головой.Я, путник, проходил по их тропинкам.Ел гостем хлеб их. Слышал их «Gruss Gott».Подслушивал смущенное, с заминкой:– «Чужой? Ну, что ж? Ведь скоро он уйдет…»Я шел на юг. Всё круче были склоны.И в первый раз я, северный изгой,Увидел полный облик СкорпионаИ жало, вознесенное дугой.БАРИВ декабре Адриатика хмура:Мутной зеленью ходит волнаИ на берег, скалистый и бурый,Лепит камни морские со дна.Пальмам холодно. Как жестяные,Порыжели концы опахал.Всё под серое: камни стенные,И оливы, и старый портал.В этом гужом, забытом собореОн почиет в литом серебре.Но когда в ненадежное мореВетхий парус идет в декабре,То Джованни, Джузеппе за моломШепчут все-таки несколько слов:Бережет византийский Никола