Бронислав расхохотался:
— А он тебе еще один сюрприз приготовил!
— С ножкой от стула и иконой? — Я покривился. — Костомаров, ты собираешься подкинуть их в мою халупу? Неумно. Зачем бы я притащил сюда ножку от стула? У меня не все в порядке с головой? Но зато, когда менты найдут одежду Костомарова, запачканную кровью покойников… — я торжествующе посмотрел на доктора, — вот это будет сюрприз.
— Вот, значит, кто уволок пакет…
— А ты думал, барабашка? — Отвернувшись от не нужного мне теперь костоправа, я переключился на Броню: — Я отдам тебе все. Мне все одно это ни к чему теперь. Но дай гарантии.
Он задумался.
— Если я поклянусь тебе здоровьем матери, отца и детей, что не стану тебя убивать, ты мне поверишь?
— Нет конечно.
— А какая клятва тебе покажется убедительной?
— Вот здесь, в присутствии этого косоголового, — я показал на Витю, — поклянись своей задницей.
— То есть задница моя для тебя имеет больший вес, чем здоровье всех моих родных?
— Скажи: «Чтоб меня трахнули, если я тебя убью!»
— Артур, ты идиот?
— Напротив, я заглядываю в будущее ясным взглядом.
Бронислав разочарованно покачал головой и сказал то, о чем я его просил.
— А теперь, — он нахмурился, — если ты не отдашь мне документы, я сниму твою голову и украшу ею местный сельсовет.
— Чтоб ты сдох, Бронислав, — равнодушно проклял я его, шагнул к плакату Ферджи и сорвал его со стены. Перевернув его тыльной стороной, бросил на пол перед собой. Там, приклеенные скотчем, в прозрачном файле находились документы на квартиру и реквизиты моего банка с расчетным счетом.
— Твою мать, — прохрипел Витя. — Эту контору проверяли трижды!
Бронислав, порозовев от волнения, слюнявил пальцы и проверял свидетельство о регистрации, план помещения и все остальное, что давало ему право присвоить мою квартиру на Кутузовском. Я не сомневаюсь: он сейчас заберет мой паспорт, чтобы там, в Москве, найти похожего человека и привести его в учреждение юстиции. Счет он осмотрел мельком. Реквизиты он осмотрел походя. Тут будет та же история, что и с квартирой.
Вставив в глаз окуляр часовщика, он осмотрел печати на свидетельстве о регистрации и типографский отпечаток бланка. Не сомневаюсь, что результатом он остался доволен.
— Подлинные документы-то! — он радостно потряс ими в воздухе. — Подлинькие, документы-то, говорю!
Смотреть на него без отвращения было нельзя. Самое ужасное заключалось в том, что я шесть лет работал с этим человеком, слушая враки про дом в Серебряном, про Ханыгу с Лютиком, про скотство президента, и воспринимал это именно так, как оценивал, — как враки. Видимо, последние два года я был чересчур погружен в себя и в неприязнь к окружающему меня миру, если, даже выбравшись из круга доверия, продолжал уважать эту мразь и почитать за равного. Не сомневаюсь, в Москве у него есть люди, способные по паспорту и с принесшим его человеком осуществить любые сделки с недвижимостью. Особенно если Бронислав представит убедительные доказательства того, что настоящий хозяин качать права никогда не явится.
— Паспорт, Артур.
— Конечно, сукин сын. — И я швырнул на пол основной документ гражданина РФ.
Я хотел, чтобы он сам его поднял, но Витя оказался на высоте. Метнувшись хорьком, он схватил паспорт с пола и протянул хозяину. Наблюдать за этим было неприятно, а на душе пировала погань.
— Что ж, Артур, мое слово — закон. Я не стану тебя убивать. Не будет этого делать и Виктор. Но вот доктор имеет к тебе какие-то претензии, и я к этому не имею никакого отношения. Согласись, что общего у меня может быть с деревенским лепилой? Ваши дела — это ваши дела, а я свое слово сдержал. Живи. — И, соскочив со стола, он направился к выходу.
— Ты обещал, — напомнил я.
— И я сдержал обещание. — Он повернул ко мне лицо — по нему ходили пятна. Мерзавец уже сейчас понимал, что разговаривает с трупом.
Я посмотрел на Костомарова. Взгляд его был холоден, а руки уже не дрожали. Привычно удерживая ружье, он поднял его сразу, едва Броня направился к выходу.
— Бронислав! — окликнул я его.
— Ну?
— Пожалеешь…
Он махнул рукой и продолжил путь. Операция окончена. Он меня уже не слышал. В хибаре остались я, Лида и Костомаров.
— Ничего личного, Артур.
— Да, конечно, — пытаясь увести девушку от приближающейся истерики, согласился я. — Но ответь мне напоследок на один вопрос. Чем ты думаешь заняться в Питере? Кстати, сколько тебе пообещал за работу Бронислав?
— У меня твои восемьсот тысяч. Он даст еще два миллиона. Что касается Питера, то не твое это дело. — И я увидел, как два ствола поднялись до уровня моих бровей.
— Два восемьсот… Что-то около ста десяти тысяч долларов… — я покусал губу. — И за эти деньги ты, уже убив троих, собираешься лишить жизни еще двоих людей? Это по сколько же выходит… По двадцать две тысячи на душу?
— Я начну, пожалуй, с нее, — остервенело посмотрев на меня, он переместил ружье в сторону Лиды, — потому что ты завел меня, парень… Нам будет о чем сейчас поболтать! И не говори мне, гад, какое я ничтожество, я и без тебя это знаю!..
И Костомаров, направив стволы в голову девушки, нажал на спусковой крючок…
Глава 28
Я слышал, как ударил боек по капсюлю. И слышал, как он треснул, предвещая грохот.
Но грохота не последовало… С исказившимся лицом Костомаров принял единственно верное в тот момент решение. Он перевел ружье на меня и, уже целясь не в голову, а куда-то в грудь, попробовал разрядить второй патрон.
Тот же треск, и никакого результата.
— А ты думал, что я заряжу ружье, которое собираюсь отдать тебе, правильными патронами?
Этот вопрос прозвучал для врача как объяснение тому, что происходит.
— Я тот, кто знал, что ты убийца, зарядил бы твое ружье, не вскрыв патроны и не вынув оттуда заряд? — срывающимся голосом повторил я свой вопрос.
По спине моей бежали ручьи пота, голос дрожал — не лучше бы чувствовал себя на моем месте любой другой человек. Почем мне знать, не проверил ли Костомаров свое оружие и не поменял ли патроны, заметив подлог? Но риск был частью моего плана, и поэтому жаловаться на плохое самочувствие после щелчков мне не стоило. Гораздо хуже обстояло дело с Лидой — кажется, она собиралась упасть в обморок, и упала бы, конечно, если бы ей было не восемнадцать, а больше. В восемнадцать лет женщины еще не верят в возможность смерти, в их головы только-только начинает закрадываться мысль о том, что жизнь проходит, а о свадьбе еще не шло речи, этот возраст — самый удобный для отравления дихлофосом и написания стихов, и потому, когда мужик в тебя целит ружьем, верится не в смерть, а в инвалидность.
Шагнув к остолбеневшему доктору, я выдернул из его рук ружье и, перехватив, врезал по голове прикладом. Сукин сын!.. Я чуть не сдох от страха!..
