— Вы когда-нибудь страдали от того, что не врач?
— О да, — мрачно выдавил я, стараясь не смотреть в ту сторону, где находилась безмолвная публика.
— Вы, верно, проклинали себя за то, что пяток лет назад зашли с документами не в медицинский институт, а в юридический, — продолжал раскрывать суть давно настежь для меня распахнутой проблемы Говорков. — Вы казнили себя, что не в силах взять с полки нужный пузырек, чтобы вынуть из него ту таблетку, которая нужна. Тогда вы, быть может, представите состояние гения фармакологии, который, находясь над телом умирающей дочери, испытывает то же самое?
— О чем вы? — я впервые посмотрел на него искренне.
— Человек, создавший лекарство от рака, плачет над телом единственной дочери и проклинает себя за то, что не нашел решения годом раньше… — Говорков поднялся и обошел стул. — Ужасно, верно?
Я беспомощно водил по нему взглядом.
— У Старостина есть дочь?..
Говорков сыграл желваками, было видно, что он хочет сдержаться, но он не сдержался.
— Какая дочь может быть у этого морального урода, Чекалин?! Надутый индюк, которого вы видите сейчас перед собой, гений медицины, ради обожествления которого пришлось искать две тонны золота — никчемный бездарь!..
Проведя пальцами по лбу, Говорков успокоился. Наверное, прочел «Отче наш» наоборот…
— Лазарь Милорадов нашел формулу в начале сентября девяносто пятого, а Карина Милорадова уже год как перешагнула черту, шагнуть через которую обратно не дано никому. Можно создать лекарство от рака, но лекарство от смерти вряд ли кто отыщет… Каждый из тех, кого вы видите перед собой сейчас, еще не дошел до черты, а потому живет надеждой. Карина Милорадова, дочь человека, который поздним вечером пятнадцатого сентября девяносто пятого года вошел в приют, уже была почти мертва. Но отдавать ее он не хотел… Он не мог этого сделать… Он, человек, создавший лекарство от рака, не имел на это права… И тогда он придумал другую формулу. Эта формула позволила его дочери дышать, по-прежнему числиться среди живых, и если бы не вы, Чекалин… — Он посмотрел на меня взглядом, который позволил мне безошибочно понять — у него комплект «Убийцы» есть. — Если бы не вы, то она жила бы, наверное, вечно. Вечно, потому что на поддержание в ней жизни работали тысячи людей… Это было завещание Милорадова, который как врач безошибочно выбрал из тысяч людей того, кто способен принять это безумие лишь ради того, чтобы жить. То есть, подобно этой девочке, дышать, гонять в себе кровь и поддерживать давление… А разве ваша жизнь служит для чего-то другого, Старостин? — резко прикрикнул Говорков и исподлобья посмотрел на президента.
— Неужели Старостин организовал эту корпорацию-монстра только для того, чтобы поддерживать иллюзорную жизнь в теле дочери человека, который давно сгнил в могиле?! — последний раз такие длинные фразы я произносил при сдаче экзамена по конституционному праву.
Я не понял, как он оказался рядом со мной. Лишь треск воротника моей рубашки убедил меня в том, что Говорков способен перемещаться в пространстве стремительно, как вампир. Он душил меня моим же воротником и кричал, брызжа слюной:
— Ты не будешь так говорить!.. Ты замолчишь, или, клянусь богом, я задавлю тебя!..
Особенно бояться было нечего, если он и мог кого задавить, так в лучшем случае дождевого червя, и только с напряжением всех мышц спины, но, буду честен, мне стало страшно.
— Она должна была жить, мерзавец, она должна была дышать, и я верил, что она откроет глаза! Но ты…
Он отпустил меня и шагнул назад.
— Ты ее убил… — вытянув руку, похожую на сук, в сторону центрального компьютера, имеющего вид выпотрошенного робота, он зашептал, почти засвистел: — Идиот проклятый… Без сырья формула мертва! Чтобы воспроизвести один комплект «Убийцы», нужно взять материал у десяти больных раком!..
Он кричал с такой натугой, что, казалось, кости черепа проступают сквозь кожу лица. Кажется, он сошел с ума. Это я его довел.
Снова выбросив руку, на этот раз в сторону замершего персонала, Говорков закричал. И голос его был звонок и мелодичен.
— Спроси у них, что с ними происходило сразу после того, как их принимали на работу! — наклонившись, он обдал меня жаром дыхания. — Да зачем приводить в пример других? Разве у вас не брали пункцию?
Почувствовав боль в районе восьмого позвонка, я облизал сухие губы. Говоркову это понравилось. Я уже успел заметить, что ему нравится, когда люди его понимают.
— Тысячи человек, Чекалин… Их нужно постоянно менять, чтобы обеспечить поступление нового материала. Персонал нужно увольнять и набирать новые пробы. Жестокая дисциплина в сочетании с традиционным русским разгильдяйством позволяет работать без сбоев. Нет ни одного, кто не совершил бы ошибки из-за лени или глупости. Так устроен мир.
— Не для вас ли скромный ученый из Питера продвинул формулу строения мира Пуанкаре, Говорков? — просто так спросил я, точно зная, что ответа не получу. — Не потому ли он отказался от миллиона долларов, что получил сто от вас?
Ответа не было. Скорее всего, ученый из Питера тут ни при чем. По Земле и без него бродит достаточное количество гениев.
— Глупцы… — прохрипел Говорков, ощупав взглядом всех, кто попадался ему на глаза. — Любили ли вы когда? Знаете ли вы, что такое любовь? Сырье!.. Травяные сборы!..
Вид его был ужасен. Мне казалось, что сил у него осталось ровно столько, сколько необходимо, чтобы договорить.
— Мне недолго восстановить машину. Через двадцать минут компьютер снова подключит систему. Но в этом нет больше нужды…
Я повернул голову, потому что Старостин бросился к Говоркову.
— Послушайте, не упрекайте меня в том, что я упустил этого типа! Он здесь, перед нами! Никто не заинтересуется делами компании, если он отсюда не выйдет!
Говорков поднял на него глаза и с изумлением увидел в них слезы.
— Старый идиот… Ты клялся, что его удержит труп лифтера… Потом заверял, что смерть девки из статотдела повяжет ему руки… А потом, когда и здесь не вышло, трясся от удовольствия, показывая мне фотографии. Я проводил у кровати своей девочки долгие часы, будучи уверенным, что все под контролем… И я тоже совершил ошибку. И я тоже буду наказан…
— Послушайте, Говорков, — вмешался я в этот монолог, — зачем вы меня пригласили на работу и почему не уволили сразу, едва я показался вам подозрителен?
Клянусь, сейчас это было все, что меня интересовало…
Слезы сохли на этом лице так же быстро, как появлялись. Поигрывая пистолетом, он подошел ко мне. Черви червями, но нажать на спуск сил у него хватит…
— Вы не представляете, Чекалин, как трудно найти в Москве хорошего юриста. Вас крутили в мясорубке полгода, и каждый день вы демонстрировали железную хватку. Все, что от вас требовалось, это чтобы бумаги с перечислением средств на имя Карины были освобождены от претензий госструктур…
— А сотни папок… — начал было я, но вынужден был замолчать.
— Сотни папок, боже мой! — расхохотался Говорков и запрокинул голову. — Вам сунули сотни папок с договорами ценою в тысячу долларов, и вы не поняли, что главной является пакет с документами Милорадовой? Не смешите меня. Вы поняли это, поняли! — и для того чтобы убедиться в этом, я вынужден был несколько дней сидеть в одном офисе с вами! Но зачем вы поняли все не так? Разве вам было мало квартиры, машины?.. Что еще вам нужно было для того, чтобы тупо делать свое дело и не совать нос, мать вашу, в чужие дела?! Разве вам не предоставляли свободу действий? Разве от вас не убрали непосредственного руководителя, озаботив пустыми хлопотами в долбаном Саранске? Он, наверное, и сейчас уверен, что в его руках активы на двадцать миллионов! Он не предлагал вам обчистить компанию? — и Говорков снова захохотал. — Я же говорю — идиоты… Никому не нужный начальник юридического отдела… И выпускник юридического вуза…
Выпучив глаза, Говорков выставил руки перед собой и покачал головой:
