головой у него полный порядок.
Но главной наградой за быкование мне стало покрасневшее лицо Ирины. Слезы выступили на ее глазах. Восемьдесят тысяч долларов и вся жизнь впереди за приступы, подобные моему. Вот цена иуции любимой женщины.
Я поддержал общее веселье. Хохотнул, как идиот, потом второй раз, а на третий раз не рассмеялся, а бросил:
— Я знаю, Старостин, что с тобой.
Смех прекратился, наступила тишина, и в этой тишине мои слова прозвучали так ясно, что не расслышать их было невозможно.
— Я понимаю, что с тобой, Старостин. Однажды в приют пришел милосердный, богобоязненный человек. В душе его была несгибаемая вера в воскресение, и переполнен он был не корпоративным дерьмом, а любовью к человекам и богу. Но случилась беда. Он заболел. Страшной болезнью, неизлечимой, беспощадной… И не видели бы мы Сергея Олеговича в добром здравии, когда бы не нашел его человек, подаривший ему здоровье и жизнь… Но человек запросил за лечение чрезмерную цену. Слишком уж непосильной она была для богобоязненного… И тогда он наплевал на бога. Но зато стал здоровым и богатым…
На лице Старостина можно было морозить кубики для напитков. Он слушал то, чего не хотел слушать.
— Ты давно бы уже убил меня, скот, но тебе не дает покоя мысль о том, что я оказался лучше… Ты продал дьяволу все, что у тебя осталось — душу. Болезнь сломала тебя, и от благочестия твоего не осталось и следа! Ты увидел смерть и отпраздновал труса! Трус в тебе крепче бога, сукин ты сын!.. И ты хочешь, Сергей Олегович, чтобы я тоже сдался… Чтобы мольбами и низостью выпросил пощаду…
Вытянув голову так далеко, насколько позволяли путы, я собрал в кучу всю слюну и что было сил плюнул. Кровавая масса не долетела до лакированных туфель президента СОС нескольких сантиметров.
— Как ты думаешь, Старостин, не имея никакой возможности отомстить тебе, буду ли я плакать и молить о пощаде, когда твоя корпоративная машина наедет на меня еще раз? Пена — да, будет. Кровь — обязательно… Но ты не заставишь меня плакать и выпрашивать жизнь, как делал этот парень, — и я дернул головой в сторону главного юриста СОС. — Он ведь, пребывая в кошмаре, не соображает, что кончина его неизбежна, что клятвами в верности он всего лишь доставляет тебе удовольствие! Идиот! Вы оба идиоты! Вы все здесь сошли с ума… Так что долби меня, Старостин, до смерти, доведи свой венчурный проект до конца. Ведь трусу, чтобы понять, что он был не прав, обязательно нужно добиться своего.
И я, изнемогая от усталости, откинул голову на подголовник. Зачем здесь подголовник, спрашивается?.. Неужели для того, чтобы удобно было?
Выслушав это яркое выступление, Старостин приблизился к столику и взял в руки комплекты «Убийцы».
— Два. Всего два. А желающих хоть отбавляй. Что же мне с ними делать…
— Сергей Олегович…
Повернув голову туда, откуда донесся этот взволнованный голос, я увидел Молчанова. От слов президента компании ему стало нехорошо. Я его понимаю. Если предположить, что у его сына состояние тяжелое, то ему некогда ждать восстановления производства «Убийцы». На это уйдет не менее двух лет, а там счет идет, видимо, на недели…
— Вы обещали!
— Заткнись, подложка!..
Это напомнила о себе Ирина и прозвучал ответ Молчанова. Сложная, очень сложная у нас тут складывается ситуация…
Старостин, поигрывая заряженными шприцами, развернулся и направился к ним походкой Авиценны. Я не знаю, какая была походка у Авиценны, но, думается, именно так, вразвалочку и словно нехотя, он подходил к больным бубонной чумой, чтобы пустить им кровь.
Дело сделано. Пробил час расплаты. Глаза Молчанова и моей любимой девушки горели огнем надежды. Мавры сделали свое дело, мавры могут получить то, ради чего из людей превратились в скотов…
— Одну минуту, господа!
Это прозвучало как гром среди ясного неба. Вздрогнул даже Старостин, а предполагать, что этот самодержец способен так реагировать, было просто невозможно.
У меня тоже сыграла бровь, я тоже не остался равнодушен к этому голосу, донесшемуся из настежь распахнутых, точнее — настежь поднятых дверей. Но испугала меня не неуместность постороннего приказного тона, а до боли знакомый тембр.
Играя желваками и посматривая в сторону побледневшего начальника юротдела, я терпеливо дождался, когда в комнату войдет…
Глава 28
…Володя Говорков.
Занеся ногу над высоким стальным порогом, он перешагнул через него и обвел взглядом помещение. Можно было не говорить, что обвел он взглядом, потому как понятно, что в данном случае можно использовать только взгляд, однако я не случайно заострил на этом внимание. Это был взгляд не Володи Говоркова, мужичка неопределенного возраста, падающего под стол при первых признаках опасности. На меня и других смотрели глаза человека, разжалобить которого нельзя. И куда-то словно подевались эти уши-локаторы, и пропала синева с лица. Перед нами был высокий, худой мужчина, и теперь я уже приблизительно могу определить его возраст — что-то около сорока. Глаза уже не царапали поверхность, а проникали лазером внутрь, и даже руки, эти руки, которые еще день назад казались мне щупальцами, были сжаты в кулаки.
— Остановитесь, Старостин…
Молчанов переводил взгляд с него на президента СОС, силясь понять, что вообще происходит. Тем же самым занимался и начальник юротдела. Я же просто не сводил с Говоркова глаз, потому что понимал: неожиданности не кончились.
— Какого черта… — начал Молчанов, хрустнув костяшками, но был тут же осажен:
— Молчать!.. Все молчать. Я не слышу больше ни звука. Старостин, дайте мне лекарство.
— Нет! — проорал Молчанов, рванувшись к Сергею Олеговичу.
И тут же остановился, потому что увидел прямо перед своими глазами дульный срез карманного пистолета.
— Я же сказал — молчать. Теперь, видимо, придется еще приказать — не шевелиться!
— Приказать? — взревел начальник СБ. — Кто это?! — И он, почти прикасаясь пальцем к груди юриста, выпуклыми от изумления глазами посмотрел на Старостина.
— Делайте, что вам велят, если хотите жить, — был ответ.
Мне даже показалось, что Старостин слегка наклонил голову, когда подавал Говоркову два прозрачных цилиндра.
Но до чего же легкомысленно тот стал с ними обращаться! Он вдруг переложил их в одну руку и стал ими жонглировать, подбрасывая один за другим в воздухе. Я слышал тяжелое дыхание Молчанова, который выполнял распоряжение и не шевелился только потому, что в другой руке Говоркова был пистолет. Ирина плакала, и мне не было жаль ее. Это была другая Ирина. Впрочем, здесь все изменились. И начальник юротдела перестал революционерить сразу после инъекции, и Старостин стал смиренным, и Говорков оказался не тем доходягой лузером, которого я встретил в первый день работы, а уверенным в себе малым. Все поменялось местами, и так должно было случиться обязательно, поскольку я точно знаю, что все в этом мире не то, чем кажется.
— Два человека, окрыленных одной идеей, — произнес Говорков, закончив демонстрировать навыки
