фотография мужчины. Инструктор что-то говорил. Губы его шевелились, но с экрана не доносилось ни звука.
— В бистро то и дело заходили посетители, — пояснил Лашке. — В этих условиях я не мог ухитриться установить микрофон. В бистро находился я, снаружи — два помощника. У них имелись специальные камеры-автоматы, заделанные в портфели или саквояжи. О, это была сложная работа! Но мы отвлекаемся. Сейчас появится дичь. Ага, глядите!
Из дома на противоположной стороне площади вышел мужчина в строгом костюме и котелке.
— Окружной прокурор, — сказал Лашке.
— Почему выбор пал на него?
— Прокурора хорошо знают в регионе…
— Чтобы был резонанс?
— Вот именно.
Инструктор первый заметил человека в котелке, толкнул локтем соседа. Тот повернулся к окну. Карточка все еще была у него в руке и сейчас попала в поле зрения объектива. Да, сфотографирован был окружной прокурор.
Парень разжал пальцы. В ту же секунду инструктор вложил ему в руку нечто, завернутое в газету.
— Револьвер, который вы уже видели, — сказал Лашке. — Испытан и действует безотказно.
Был предвечерний час тихого летнего дня. В центре площади возле фонтана копошились дети и сидели влюбленные парочки. Десятка два обывателей коротали время за столиками, вынесенными из кофейни на тротуар под полосатые навесы.
Преступник двигался мимо столиков, убыстряя шаг. Тот, кого он преследовал, был уже недалеко — шел, помахивая тростью, то и дело приподнимая котелок: здесь его многие знали.
Маленькая девочка упустила мячик — он прокатился мимо прокурора, попал под ноги его преследователю. Удар носком башмака — и мяч отлетел далеко в сторону. Это было сделано механически — преследователь не спускал глаз с прокурора.
— Будто собака, — вдруг сказал Ловетти.
— Собака? — переспросил Лашке.
— Полицейская ищейка, которой дали понюхать перчатку преступника. Она бежит по следу, и во всем мире для нее существует только один человек — тот, кого она должна настичь.
Двадцать шагов отделяют убийцу от его жертвы. Десять шагов. Кадр прыгает. Чувствуется — снимающий эту сцену оператор прилагает все силы, чтобы не отстать, перешел на бег, и кадр прыгает все сильнее, люди на нем мечутся из угла в угол рамки.
Расстояние между преследователем и его жертвой — два шага. Прокурор будто почувствовал опасность — оборачивается. Недоумение в его глазах сменяется страхом. Он видит, как преследующий его человек поднял руку со свертком. Бумага развернулась, обнажив ствол оружия. Ужас в глазах прокурора. Он выставил руки навстречу револьверу. А взгляд преследователя безучастен, будто человек все еще рассматривает фотографию за столиком бистро…
Выстрелы следуют один за другим, первые две пули — в человека, остальные дырявят распростертое на земле тело…
Камера зафиксировала: к месту происшествия бегут полицейские, хватают убийцу; револьвер, в котором расстреляны все патроны, висит в безвольно опущенной руке…
Действие основной части фильма завершено. Далее следуют кадры, в которых экспонируются газеты со статьями о происшествии: десяток фотографий убийцы и жертвы под кричащими заголовками. Во всех статьях подчеркивается: преступник тут же лишился сознания, а когда пришел в себя — утратил память. Он не смог назвать свое имя, рассказать, откуда приехал и где остановился на жительство, категорически отрицал свое участие в преступлении.
— Чем все кончилось? — спросил Ловетти. — Следствию удалось развязать ему язык?
— Не удалось. Человек вскоре умер.
— И это тоже было… запрограммировано?
— Конечно. Акцию я бы назвал многоцелевой. Первая цель — устрашение. Если подобное будет происходить достаточно часто, стране не избежать паники. А паника толкает обывателя в объятия правых сил. От них до нашего лагеря — один шаг… Вторая цель — дискредитация коммунизма. Мы в состоянии организовать убийство члена правительства страны, даже самого президента. А в кармане преступника могут оказаться подходящие документы — скажем, письма, изобличающие убийцу в связях с “левыми” экстремистами, или даже билет члена коммунистической партии.
— Это неоригинально. Уже был поджог рейхстага, и все знают, чем кончилось дело.
— А я до сих пор считаю, что всё тогда правильно задумали. Провал акции произошел по вине исполнителей: устроили гласный суд, позволили Георгию Димитрову выступить с речами. Для успеха же дела нужен был мертвый Димитров…
Наступило молчание. Хуго Ловетти сидел в глубокой задумчивости.
— В ваших словах есть резон, — сказал он после паузы. — Я бы сделал убийцу выходцем из Советов. Конечно, все должно быть организовано тщательно, солидно…
— Верно, потенциального исполнителя акции на какое-то время отправляют в Советский Союз. Пусть поживет там, обрастет связями, примелькается. А потом человек возвращается на Запад и стреляет в какого-нибудь лидера свободного мира. Представляете, какой будет эффект?
— На память приходит инцидент, когда были устранены король Александр и Барту[10]. А затем в Париже еврейский юноша Гриншпан убил немецкого дипломата. Это дало повод фюреру организовать “хрустальную ночь”. — Ловетти встал, прошелся по комнате. — Думаю, вы на правильном пути. Попрошу позже еще раз прокрутить оба фильма — хочу кое-что уточнить. Да и вообще мы вернемся к этому разговору. Я дрожу от возбуждения при мысли, что возникает возможность решить кардинальную задачу — столкнуть лбами две самые могущественные державы. Нет, что ни говори, проделана полезная работа!
Лашке встал. Поднялась с кресла и Аннели Райс. Итальянец протянул руку, Лотар Лашке пожал ее, но как-то неуверенно.
— Что такое? — сказал Хуго Ловетти. — Вы чем-то встревожены?
— Есть немного… — Лашке помедлил. — Должен заметить, что фильмы сняты давно…
— И с тех пор произошло нечто важное, изменившее ситуацию, ваши возможности?
— Именно так. Человека, готовившего обе акции, уже нет.
— Речь идет о мужчине, которого я видел в фильме, — того, что дает задание главному действующему лицу?
— Нет, о другом. Человек в фильме был всего лишь ретранслятором идей метра.
— А сам метр?
— Он бежал. Бежал, понимая, что не имеет шансов выжить.
— Бедняга лишился рассудка?
— Нет, был в полном здравии… Видите ли, я никогда не верил ему до конца, хотя он и стремился расположить меня к себе. Вы смотрели фильмы и убедились, как гениально поставил он обе акции. Оказалось, действовал с далеко идущими целями. Темнил. Усыплял бдительность стражей. И в конце концов бежал…
— У вас странный тон. Да, противника надо уважать, если это сильный человек, опасный. Но в вашем тоне — нежность!
— Эжена Бартье я хотел бы иметь другом, а не противником. Это был необыкновенный человек. Пробыл у меня свыше десяти лет и все это время не оставлял мысль о побеге, совершил много таких попыток. После каждой я ужесточал режим содержания пленника, а он — готовил новый побег.
— Однако в конце концов он понял, что живым ему не вырваться?
— Он все хорошо понимал. Хотел во что бы то ни стало доставить информацию нашим противникам.
— Зная, что сам при этом погибнет?
— Да.
— Но вы перехватили его?
