предание о том, что Рюрик сидел не в Новгороде, а в Ладоге. Следовательно, были какие-то основания у ладожан придавать Ладоге первенствующее значение в прошлом. Составитель редакции «Повести временных лет» 1114 г., сохранившейся в Ипатьевской летописи, ездивший на новгородский север и побывавший в Ладоге, дал веру ладожскому преданию. Мы не думаем, что предание о княжении Рюрика в Ладоге передавало бы историческую действительность, что Ладога когда-либо господствовала над Новгородом. Но наличие самого предания свидетельствует, что было время, и об этом времени помнили, когда Ладога более зависела от Киева, чем от Новгорода. К середине XI в. норманские источники перестают упоминать о Ладоге. А в начале XII в. мы видим Ладогу во власти новгородцев. Это дает нам основание полагать, что со смертью Эйлифа Ладожского власть новгородцев распространилась на Ладогу.
Вслед за Ладогой в непосредственное ведение Новгорода должна была отойти та территория, на которую распространялось влияние Ладоги. Территория эта состояла из приволховской территории, из ладожского наместничества, из приладожских земель, к которым принадлежала при ладожская корела, обитавшая на Корельском перешейке, а также из земель, прилегавших к северо-западной, конечной части пути из «Варяг в Греки», т. е. из Ижорской земли, выходившей к нижней половине Невы и Финскому заливу, и из корельской стороны. Едва ли Ижорская земля и тем более Корелия непосредственно входили в состав ладожского наместничества, прилегавшего к Волхову. Мы видели, что коренная приволховская территория не доходила на северо-востоке до верхнего плеса р. Сяси и только, может быть, подходила или охватывала ее нижнее течение. На западе она едва ли выходила к устью Кобоны. Ладожский городенский погост, по писцовым книгам XV–XVI вв., действительно выходил к берегам Ладожского озера у устья Кобоны. Но, присматриваясь к его пределам, обнаруживаем, что он отрезал часть территории Лопцы, оставшейся совершенно оторванной от остальной части этой волости. Это показывает, что Ладожский городенский погост позднего происхождения, что Лопца древнее, что некогда она захватывала и устье Кобоны. Но очень вероятно, что Ладога в древности простирала свое влияние на Ижорскую землю и приладожскую Корелию. Основываемся на следующем. Во-первых, в самой Ладоге существовало предание что Ладога была первенствующим центром на севере. Во-вторых, ладожане издавна интересовались, в корыстных, конечно, целях, иноязычным населением севера, и отличались предприимчивостью. Из рассказа летописца, побывавшего в Ладоге в 1114 г., видно, чем могли похвастаться ладожане, что занимало их внимание. И ладожский посадник Павел и «все ладожане» говорили ему о северных землях, о Югре и о Самояди. Они ссылались на «мужей старых», ходивших за Югру и Самоядь; по рассказам этих «старых мужей», в полунощных странах «спаде туча», и в той туче спадает на землю «вѣверица млада» (белка) и «расходится»; из другой спадают «оленци мали» и также расходятся: «сему же ми есть послух (свидетель) посадник Павел Ладожкыи и все ладожане»{153}. Ссылка на «старых мужей» ведет нас ко временам Ярослава и к середине XI в. Из древнесеверных скандинавских источников мы знаем, что уже тогда при Ярославе из Ладоги был известен путь в Биармию, т. е. к низовьям Сев. Двины через новгородское Заонежье, а также, быть может, к побережью Кольского полуострова{154}. Приладожский район особенно богат находками куфических монет и кладов с куфическими монетами IX, X и начала XI вв. Один большой клад был найден при устье р. Невы{155}.
В северо-западной части пути «из Варяг в Греки» издревле требовалась работа по транспортированию товаров, как выяснил С. С. Гадзяцкий в работе по истории Ижорской земли{156} . Таким образом, у ладожан должны были установиться связи с местным населением, с их «старейшинами». В первой половине XIII в. в ведении «старейшины Ижорской земли» Пелгусия, принадлежащего к ижорскому племени (он жил «посредѣ роду своего погана суща»), была «стража морская» где-то близ устья Невы{157}. В третьих, неизвестно ни одного столкновения ижорцев с новгородцами; ничего неизвестно о тех временах, когда корелами не владели славяне, между тем о води знаем, что она еще в 1069 г. нападала на Новгород{158}. Таковы данные, хотя водь лежала ближе к Новгороду, чем корела, и не дальше, чем ижора, хотя есть признаки колонизации Водской земли словенами. Перед нападением с вожанами на Новгород Всеслав был изгнан из Полоцка и, следовательно, он пришел в Водь не «со всею Полотскою областью», а в лучшем случае с небольшим числом личных дружинников{159}. Очевидно, ни о каком принуждении вожан к нападению на Новгород не могло быть и речи. Корелов вместе с ладожанами видим в первой половине XII в. в составе новгородского войска{160}. Водь появляется в составе новгородского войска только со второй половины XIII в.{161} Наконец, заметим, что источники не хранят никаких признаков существования в Бодской земле местных властей, местных «старейшин» как вассалов Новгорода. Центром Водскойземли было Копорье, сначала «погост», потом, с XIII в., «город», крепость. Ни торгово-ремесленного, ни торгово-промышленного значения оно не имело даже в конце XV в., в эпоху экономического развития русских городов, хотя лежало тогда в центре железоделательного района{162}. Оно сохраняло только военно- административное значение. Разделение Копорья на две половины С. С. Гадзяцкий относил к XIII в. и связывал с деятельностью князя Дмитрия Александровича. Но мы не находим никаких признаков существования «копорских» князей и двух половин в Копорье ранее XIV в., до Натри кия и Норимонта. Норимонт и впоследствии сын его Патрикий получили только «пол» Копорья вместе с другими городами Новгородской «области», очевидно потому, что новгородцы не считали край надежным. На другой половине Копорья они держали русских «мужей» или «князей» (ср. о князьях «копорейских», об Иване Копорском под 6894 и 6902 гг.). О таком «муже», Федоре Васильевиче, сообщает Новгородская 1-я летопись под 1338 г.: в отсутствие Норимонта «копорьянѣ» с Федором Васильевичем побили немцев, пытавшихся итти на Водскую землю из Толдоги: «и убиша ту Михѣя Копорьянѣна, мужа добра, а под Федоромь конь раниша» (Новг. 1-я л.).
С заключением Судислава в «поруб» в 1036 г. Псковская земля должна была окончательно войти в состав Новгородской «области». Подтверждением тому, что новгородцы стали господствовать над Псковской землей не с начала XII в., а раньше, служат следующие данные. В 1060 г. новгородцы защищали псковичей от сосол{163}; в том же году или раньше (в 1054 г.) новгородский посадник Остромир ходил на чудь и пал в битве с нею{164}. Есть сведения, что Всеслав Полоцкий нападал на Псков и что Мстислав Изяславович Новгородский был разбит на Черехе{165}.
С переходом Пскова в руки новгородцев к Новгороду должно было перейти политическое наследие киевских князей на северо-западе: борьба на чудской территории. Еще в 1060 г. киевский князь Изяслав ходил походом на сосол и возложил на них дань в размере 2000 гривен серебра. Таким образом, за псковский рубеж ходили и киевский князь и новгородцы. За время с 70-х годов XI в. до начала XII в. сведений не имеем. С начала XII в., с 1111 г., летопись отмечает ряд походов на чудь из Новгорода. Эти известия свидетельствуют, что борьба на чудской территории всецело перешла в руки новгородцев. Сведения об этой борьбе обнаруживают, что с новгородцами ходили и псковичи. Новгородские летописи, рассказывая о походах, упоминают только новгородского князя Мстислава Владимировича и «новгородцев». Но Ипатьевская летопись, сохранившая упоминание о походе 1116 г., говорит, что Мстислав Владимирович ходил на Чудь, «с новгородции со пьсковичи». Следовательно, и в других походах (1111, 1113 гг.) участие псковичей с новгородцами и новгородским князем вероятно. Нет сомнения, что походы были связаны с установлением данничества. Известие 1116 г. передает о «погостах» в районе Оденпэ. Летописный текст говорит скорее о селениях, чем о территории («без числа взяша»). К сожалению, мы не знаем, имели ли они на Чудской земле финансово-административное значение. В Псковской земле погосты были, но, сколько нам известно, не в значении центров податной территории. Захватив Медвежью, голову (Оденпэ), новгородцы и псковичи в 1116 г. «погост бе-щисла взяша, и възвратишася въсвояси с многомъ полномъ»{166}. Подобный жег характер носила и экспедиция 1130 г., когда новгородский князь Всеволод с новгородцами ходил на чудь «и хоромы пожьже, а жены и дет приведе домовь»{167}. Из Ипатьевской и Лаврентьевской летописей видно, что дело шло о том, чтобы принудить чудь к данничеству: «и дань на нь възложиша». Таким образом, дань и добыча служили главной целью походов. Так, в 1179 г. Мстислав Ростиславич предпринял большой поход на чудь на Очелу с 20 тыс. новгородцев, воюя «по всей землѣ» Чудской и,
