говорила в микрофон.
На заднем плане, на заснеженном берегу стояли полицейские с мрачными лицами. Они смотрели вниз в реку желтая оградительная лента с надписью «полиция» трепалась на ветру.
— Я стою на берегу реки Куиннипьяк в Нью-Хейвене. Сюда приезжают многие студенты Йельского университета — расслабиться, подумать или, как в случае с Грегори Форрестом, вывести собаку. Но для Грегори эта прогулка вскоре превратилась в нечто совсем другое. — Она взяла микрофон двумя руками. — Никто не ожидал подобного от обыкновенного маршрута…
Камера снова переместилась, на этот раз на студента с вьющимися волосами и расстроенным видом. Внизу на экране появилась надпись, указывающая, что это и есть Грегори Форрест. Он говорил в микрофон, который держал другой человек, не попадавший в объектив. Грегори в объектив не смотрел, вместо этого отводил глаза в сторону и прищуривался. Дул сильный ветер.
— Я постоянно спускаю Тео с поводка… Он любит поплескаться в реке, поэтому я даже не посмотрел, что он там нашел, пока не начал его звать, а пес все не приходил… Вначале я увидел несколько сломанных веток, застрявших среди камней, затем что-то большое, застрявшее у берега… Словно связка старой одежды. Потом я заметил ботинок, покрытый льдом, волосы… Я подумал, что это парик, который кто-то выбросил в реку…
Аппетит у меня пропал. Я положил на стойку двадцать долларов и ушел.
По пути домой продолжался дождь, дворники в такси работали ритмично, мимо пролетали машины с включенными фарами, но они казались размытыми и вихляющими. Дождь шел всю ночь и на следующее утро, стекая полосами по окну моей комнаты и приглушая все звуки. Из-за дождя и серого неба все казалось окутанным бесшумными тенями.
Я помню, как все происходило после смерти матери, как моя семья словно задернула шторы, отделяясь от остального мира.
Тогда невозможно было поверить, насколько обычным кажется все остальное — почему другие люди продолжают жить своей жизнью, когда моя мама только что умерла, и весь мир внезапно опустел? Странно, но похожие ощущения вернулись не после смерти Дэна, а после обнаружения тела. Самосохранение сдерживало эмоции, но теперь прорвалась печаль, ни в коей мере не ослабевшая и почти торжествующая в созданной ею сумятице. Она сбила эмоциональные подпорки, которые я так тщательно сконструировал и установил, крушила стены и рвала веревки и цепи, которые удерживали монстра.
Самыми сложными днями моей жизни стали недели после обнаружения тела Дэна. Я думал, что самое трудное закончилось, что я уже пережил пропитанные чувством вины дни после его смерти, и теперь со мной все будет в порядке. Но я оказался совершенно неподготовленным. До сих пор не знаю, как пережил похороны и встречу в доме миссис Хиггинс, а потом возвращение в университет и ужасные дни, которые, в конце концов, привели к моему срыву. Было бы нечестно сказать, что выносливость объяснялась моим четким пониманием содеянного и его последствий. Я тогда понимал очень мало; за исключением одного момента, который очень четко запечатлелся в памяти, просто оставался наблюдателем, протискивающимся сквозь эмоции тех, с кем рядом находился.
У всех были свои версии — у преподавателей, у студентов, даже у работников столовой и сторожей с сонными глазами. Самые простые, не имеющие последствий встречи с Дэном торжественно пересказывались на следующий день после обнаружения тела. Говорили о том, как он сказал «спасибо» после покупки пирожка с тыквой, о его выступлении с комментариями на занятии, о кивке, об улыбке. Все это вдруг приобрело значение. Вечером я смотрел по телевизору пресс-конференцию декана Ричардсона. У него покраснели глаза, говорил он с мрачным видом, заявив, что Дэниел Хиггинс был «энергичным и активным участником абердинского сообщества, его утрата — это наша утрата… С его смертью также ушла и часть нас самих». Это относилось к нам, проживающим в доме доктора Кейда. Но я очень сомневался, что эти слова относятся к другим студентам или сотрудникам университета.
Я не знаю, почему мне становилось дурно от реакции моих сокурсников и других людей в университете на смерть Дэна. Но мне стало так плохо, что я уже подумывал, не взять ли академический отпуск и не пожить ли безвылазно в доме доктора Кейда. Невозможно было видеть группы молящихся и рекламу горячих линий, куда следовало звонить в трудной ситуации. Эти рекламные проспекты подсовывали мне под дверь в общежитии. «Телефоны доверия» рекламировались на всех досках объявлений во всех зданиях. «Чтобы подобная трагедия никогда больше не повторилась», — значилось в одной рекламе. «Католическая община студенческого городка приглашает вас на двухчасовую службу в церкви святого Павла в среду вечером, в шесть часов. Мы советуем всем взять с собой друга». Религиозные группы Абердина раскололись на отдельные фракции и рассматривали трагедию, как доказательство все увеличивающейся необходимости обращения к Богу. И божественное усиленно поставлялось, возможно, разбуженное призраком отца Гаррингера. Привычная мирская атмосфера вдруг сменилась религиозным энтузиазмом, Абердин словно бы стал местом духовного возрождения. Даже Николь приняла в этом участие и носила на шее блестящий крестик, инкрустированный красными и черными камнями и напоминающий центральное распятие в каком-нибудь испанском соборе.
Я ненадолго встретился с матерью Дэна в доме доктора Кейда. Это было небольшое собрание, организованное профессором. Как я понимаю, оно планировалась, как поминки, хотя получилось нечто вроде вечера с коктейлями, хотя все вели себя тихо и чувствовали неуютно, несмотря на прилагаемые Кейдом усилия.
Я держался в стороне, чувствуя себя не к месту среди преподавателей Абердинского, Йельского и Гарвардского университетов. Они приехали отдать долг, но на самом деле все это время обсуждали различные проекты. В комнате находился и Хауи. Он, предположительно, заканчивал бутылку виски, с которой я видел его раньше. Арт отсутствовал, он был или у Эллен, или в университетском городке, или еще где-то. Меня от него тошнило, и я почувствовал облегчение оттого, что не видел Артура после обнаружения тела Дэна.
Миссис Хиггинс, судя по тому, что мне рассказал Хауи, была безутешна. Доктор Кейд находился вместе с ней, когда позвонили из полиции и сказали, что нужно приехать в полицейское управление Нью- Хейвена на опознание. Художник говорил, что она не плакала, произнес он это с благоговейным трепетом. Мать Дэнни молчала и лишь выполняла все необходимое, очень целеустремленно.
— Она поразительно держалась, — сообщил доктор Кейд, обращаясь к Хауи.
Однако ее печаль перешла в ступор ко времени начала поминок. Миссис Хиггинс все время тупо смотрела перед собой, сидя на диване. Оделась она в безупречный темно-серый костюм, волосы цвета воронова крыла были уложены в кичку, в тонкой руке мать Дэна держала бокал и принимала гостей, словно какой-то почитаемый оракул. Я хотел поговорить с ней, но испугался. Где-то я слышал, что матери поддерживают духовную связь с детьми, и был уверен: она уже подозревает о моем участии в смерти ее сына.
На следующий день приехал Чарли Косман из Массачусетского технологического института, друг Арта. Он привез с собой щенка коротконогой гончей и остановился в комнате Артура. Чарли спал на временно сооруженной постели, а щенок по имени Лео постоянно играл с Нилом. Он рычал, кусался и прекращал веселье только для того, чтобы написать на пол.
Родители Хауи прислали соболезнования и заявили, что останутся в Чикаго до похорон. Хауи сообщил мне, что Дэна похоронят в Бостоне, на кладбище «Каштановая гора». Доктор Кейд проводил много времени в кабинете, выбрав тот же путь, что и я — занимая большую часть дня работой. Три дня после обнаружения тела Дэна оказались у меня самыми продуктивными за весь семестр. Мать Дэнни увезли сразу же после поминок, я слышал, что она вернулась в Бостон.
Вечером, перед нашим отъездом в Бостон, Арт с Хауи устроили спор. Доктор Кейд находился в университете, где каждый день оставался до часа или двух ночи, занимаясь незаконченными Дэном разделами. Наконец, дом опустел, восстановилась тишина. Уехали доброжелатели и сочувствующие, и Чарли вернулся в Массачусетс после того, как профессор мягко сообщил нам, что «похороны Дэна будут закрытым мероприятием». Восстановилось наше уединенное существование, и тогда невыраженное вслух напряжение, которое копилось между Артуром и Хауи, наконец, прорвалось.
Все началось с крика. Я не мог определить, кто кричит, Арт или Хауи. Затем последовала тишина,
