пришлось спрятаться в кустах у подножия гор. Вскоре мы услышали выстрелы и на дороге шум автомобилей. Здесь мы провели две ночи и три дня.
Когда было тихо, я выглядывала из кустов, но как только видела английские патрули или автомобили, пустые или груженные людьми, я пряталась. Звук человеческого голоса или шаги вблизи нас, заставляли нас трепетать, а сердце наполнялось жутью. За два дня мы съели все, что у нас было, а на третий день я дошла до такого состояния, что мне было все равно куда попасть — в рай или в ад. Мама очень плохо себя чувствовала — у нее был жар.
На третий день к вечеру мы услышали приближающиеся к нам шаги и английскую речь. Что мы переживали в этот момент, знает только один Господь Бог.
Кусты раздвинулись, и… пред нами стояли английские солдаты. Они посмотрели на нас, что-то поговорили, и один них спросил на ломаном немецком языке:
— Может ли мама идти?
Я ему объяснила, что мы старые эмигранты, что у мамы болит нога и что идти она не может. Наверное, вид у меня был удручающий — от волнения я даже не могла как следует говорить. Солдат потрепал меня по плечу и сказал, что нам нечего бояться, что маму отвезут в больницу.
С помощью английских солдат мама была отведена в близ стоящие бараки, в которых помещались инвалиды, а на другой день отвезена в больницу в Лиенц.
После этих дней у меня появились седые волосы, несмотря на то, что мне только тридцать лет.
В Лиенце на улице натыкаюсь на станичника. Типичный коренастый кубанец.
«Айда ко мне, расскажу я Вам, — зовет к себе, — попьем чайку, покалякаем… Я вот остался, как наших офицеров выдавали, — говорил он уже за чаем, — тут и живу. На конференцию собирали, некоторые молодые поняли, что тут опасность и утекли, в лес спрятались, а остальных — в камионы и сразу пулеметами окружили. Мои генералы, я при генералах состоял, сказали мне: «Ты нам ужин приготовь, мы к вечеру вернемся». Вот и вернулись!
Женщина одна мужа своего выручала, должно, казачка какая. Бегит, через пулеметы прыгает, мужа по камионам ищет, по-французски кричит. Я прихилился за деревом, смотрю все, думаю: как бы не убили. Толкнула она одного солдата, а тот ничего, «о'кэй» крикнул. И стали они ей, как прыгнет через пулемет, «о'кэй» кричать. Выручила мужа, в последнем камионе нашла. Долго что-то с сержантом лопотала, тот ей мужа из камиона вытащил. Спасла человека. Другая баба ревела без толку»…
Переплыв океан, познакомился с командиром 1-го Инженерного полка старой русской армии полковником Л. И. В.
Сколько раз чай пили, сколько раз обедал в его гостеприимном доме и только случайно узнал, что рожденная в роскоши, с детства воспитывавшаяся как принцесса, супруга полковника и есть та чудесная, самоотверженная женщина, о подвигах которой рассказал мне казак, а сам Л. И. В., единственный спасшийся из готовых к отправке камионов с командным составом казачьей дивизии. (Здесь неточность. Дело происходило в Казачьем Стане, там дивизии не было, а были отдельные казачьи части.)
В день вывоза офицеров Казачьего Стана из Лиенца там случайно находился со своей женой кубанец, не имевший никакого отношения к Стану и приехавший в Лиенц на несколько дней.
Когда было получено распоряжение о выезде на «конференцию», то, несмотря на доводы жены этого не делать, он тоже сел в один из грузовиков.
Тогда она обратилась к английскому сержанту, объяснила ему, в чем дело, и просила высадить ее мужа из машины.
Сержант исполнил ее просьбу, но кубанец этот, узнав, что его сняли с машины по просьбе жены, пришел в негодование и вновь прыгнул в машину.
Жена только могла ему сказать:
— Если не понимаешь, что лезешь в петлю — поезжай!
Уехал и попал в один из концлагерей Сибири.
Случилось это ужасное 28 мая. Петр Николаевич за несколько дней до этого подал в отставку, и мы наняли маленький домик под Лиенцем. Переехав туда, П. Н. с тоскою сказал: «Кончено! Ничего во мне не осталось…» Я ему сказала: «И совсем нет! Ты за это время видел и испытал так много, что у тебя новый громадный материал для романа». Он задумался и сказал: «Может быть…»
Я велела людям внести в его комнату чемодан с его вещами, письменными принадлежностями и портретами и он все это по-своему разложил на столе и в столе, и как будто бы мысль его уже стала собирать нужный ему материал. Духом он был так силен, что в самые тяжелые минуты всегда находил достойный выход. К ночи мы с помощью людей прибрали комнаты, и у нас оказалась маленькая, но очень уютная квартирка.
На другой день к нам приехали знакомые. Был чудный и тихий день, все было так красиво, природа так хороша. Решили, что запремся в этом уголке. П. Н. начнет писать что-нибудь очень большое и прекрасное, а я, наконец, успокоюсь от всех треволнений жизни, буду жить только для П. Н. и оберегать его покой.
На другой день утром приехал от Доманова адъютант с просьбой Д. приехать на «конференцию» в Лиенц к часу дня. П. Н. поворчал, что не дают спокойно писать, но я чуяла, что грядет что-то большое, ужасное. Такая мучительная, беспредельная тоска налегла на сердце.
Нам доложили, что подан экипаж. П. Н. меня обнял, перекрестил, взглянул мне в лицо и сказал: «Не надо грустить!»
Я улыбнулась, обняла его, перекрестила, проводила до экипажа. Когда он тронулся, П. Н. закричал мне: «Вернусь между 6–8 часами вечера». И не вернулся…
Это было в первый раз, что он, обещав, не приехал и не предупредил, что опаздает. За 45 лет в первый раз он не исполнил того, что обещал. Я поняла, что беда нагрянула…
На берегах Дравы
События, происшедшие в конце мая и в июне 1945 года в альпийской долине над Дравой, мы именуем Лиенцской трагедией и говорим о ней как о предательстве англичан. Так ли это?
Предательство — это измена союзнику, другу и так далее. Кем же являются и являлись для нас англичане, во главе со своим Черчиллем, об этом мы хорошо узнали в годы Мировой войны.
<…> Для многих и по сей день остается неясным, каким образом сумели англичане завлечь цвет казачества в столь примитивную ловушку как поездка «на конференцию»?
Да! Мы по своей простодушной натуре очень доверчивы — это одно. Второе — мы привыкли верить слову офицера и в нашем уме не вмещаются в одно целое понятия офицер и подлец, что, как мы видим, вполне нормально, начиная с рядового английского солдата и до самого главнокомандующего.
Эта ловушка для казачьего и горского командного состава тщательно готовилась на протяжении почти целого месяца.
И как же реагировало на это казачество? Разумеется, по-разному.
Описывать ряд отдельных мнений, высказываний и дискуссий не составит большой ценности, так как все эти мнения строились на догадках и предположениях. Они беспрерывно менялись и, конечно, ярче всего отразились, когда настал решающий момент — вызов на «конференцию».
Вот на этом коротком, в несколько часов, отрезке времени ярче всего и в более определенной форме отразилась мысль офицерства. На этом я и хочу задержать внимание и, по возможности, дать объяснение почти поголовного отъезда казачьего и горского офицерства на «конференцию».
