— В восточной и южной части — больше алтинские. Тополинцы к городу жмутся.
Тайга почувствовал смутную ревность, показывая полковнику свой нынешний дом. Будто гость мог вмешаться в налаженную жизнь хозяев, влезть со своими представлениями о том, как содержать контингент в этом не самом простом для жизни уголке мира.
— Дорог мало, — продолжал Кривцов. — И сколько ведет наружу?
— Одна — через Полуденный перевал на юге, к французам и итальянцам. Другая — по берегу Тополины на запад, за грядой — опять же итальянская зона. Ну, а если пешком — то тысяча троп, непроходимых гор нет.
Следователь слушал внимательно и чуть заметно кивал. На короткое мгновение майору показалось, что гость все знает и без него.
— Итак, Роман Егорович, — оставшись с Тайгой один на один в его кабинете, Кривцов сразу взял совсем другой тон, — имеет место прискорбный факт хищения военного имущества во вверенном вам подразделении. Не портянок, не котелка с полевой кухни, а боеприпасов и огнестрельного оружия. Слушаю вас внимательно. Что думаете о случившемся?
Тайге произошедшее до сих пор казалось мистикой. Аккуратист и педант Рожнов содержал оружейную комнату роты в образцовом порядке с первого дня, как гарнизон развернулся на этом берегу Тополины. За три года — ни одного ЧП, ни единого недочета, тишина-покой-ажур.
Пять дней назад Рожнов, весь зеленый, ввалился в медчасть и потерял сознание. Пока дневальные бегали к реке, чтоб договориться о лодке до госпиталя, пока на носилках оттаскивали Рожнова к причалам, никто и не обратил внимания, что дверь оружейной комнаты не опечатана. Закрыта, заперта на ключ, но не опечатана. Но ведь не вечером дело было, не ночью — в два часа пополудни! В расположении части!
Тайга постарался обойтись без оправдательных интонаций:
— У меня нет оснований немедленно предъявить обвинение капитану Рожнову. В связи с его внезапной болезнью передачи дел в стандартном понимании не было. Проверка еще идет, и окончательные выводы делать рано…
Кривцов застыл у окна, глядя, как снаружи на подоконник осторожно выползла пестрая ящерка, выбрала самый теплый камень и, изогнувшись, замерла. Поощренный молчанием следователя, Тайга продолжил более уверенно:
— Скажу откровенно, мы ждали вашего приезда. Зная Рожнова, я просто не готов поверить в злой умысел с его стороны. А чтобы разобраться в ситуации, у нас нет ни специалистов, ни, извините, времени…
Кривцов резко развернулся на сто восемьдесят, едва не клюнув майора носом в лицо.
— Нет, не извиню, товарищ майор, — по-змеиному зашипел он. — Вы, видимо, не совсем правильно поняли причину моего здесь появления. Из вашей боевой части! Пропадает! Серьезное, боевое о-ру-жи-е! Куда, я вас спрашиваю, пойдут исчезнувшие единицы? В каком из алтинских бандформирований они всплывут? Это вам не «макаровы», не для уличной шпаны игрушки! Завтра какого-нибудь датчанина или француза прошьют из русского пулемета. А послезавтра по немецкому бронетранспортеру жахнут из русского гранатомета — что тогда?
Следователь присел на край стола.
— В другой обстановке, — негромко и уже спокойно заговорил он, — даже разбираться бы не стали. Всех чохом под одну гребенку. Но здесь, Роман Егорыч, на нас лежит особая ответственность, мы на особом счету. Каждый наш шаг фиксируется, взвешивается, анализируется соседями — и выворачивается наизнанку. А вы — вы, как командир, — допустили утечку оружия. Весь российский контингент под ударом из-за вашей халатности — или из-за преступного умысла. Но, заметьте, я прилетаю сюда не в форме и не с пачкой ордеров — почему?
Тайга промолчал.
— Потому что у меня — и у вас — совсем другая задача. Я не собираюсь смотреть, как под улюлюканье мировой прессы полетят головы наших офицеров. Давайте просто постараемся — и найдем все, что «потерялось» в вашем хозяйстве. Как вы смотрите на такое предложение?
Чушь собачья, хотел сказать Тайга. Коли стволы ушли из гарнизона по эту сторону реки, то и десятой части назад не собрать. Двадцать «калашей» с подствольниками, ящик патронов, четыре пулемета ПКМС, одно «Пламя».[1] И много, и мало. Много, чтобы наделать шуму. Мало, чтобы остался серьезный след. Все давно попрятано по схронам, развезено по селам и городкам Алтынщины, рассовано по чердакам и огородам. Как камень в воду.
— Положительно смотрю, Виктор Маркович, — сказал Тайга. — Хотелось бы, чтобы Рожнов…
— О Рожнове позаботятся другие специалисты, — жестко прервал его Кривцов. — А нам с вами и здесь хватит материала, чтобы поискать концы.
На мгновение они замерли, схлестнувшись взглядами, следователь и боевой майор, командир отдельной мотострелковой роты российского контингента миротворческих сил на территории Тополинской Федерации. Давление чужой воли, непонятной и от этого пугающей, накатывало волнами, и Роман первым отвел глаза.
Среда
— И посмотрите только, что за чудный манифест подсунули под дверь всем моим соседям! Причем в третий раз на этой неделе, да найдет себе неведомый почтальон более достойное занятие!
С такими словами на пороге кафара появился сухопарый старичок. Его прозрачно-голубые глаза смотрели как будто на всех одновременно, преломленные чудовищными линзами в массивной роговой оправе. Он держал в руке смятую стопку газетных листов с крупными плохо пропечатанными буквами — так, будто собирался прихлопнуть муху.
К вечеру в кафаре всегда становилось людно, и многие посетители поприветствовали старика — кто просто поднял руку, а кто окликнул:
— Иди к нам, часовщик, с утра для тебя лавку греем!
— Эзра, а мы думали, ты нас на европейское время переводишь!
— Хочешь медынцу, Эзра? Нашему столику Палиш не разбавляет!
Старик, беззубо улыбаясь, кивая всем и каждому, прошел в дальний угол, ближе к очагу. Осторожно опустился на лавку. За столом уже обедали сапожник Халим, начальник пожарной охраны Салан и «русский поп» отце Миклаш — бывший легионер, бывший рестлер, бывший рэкетир, а последние годы, исключительно по велению сердца, — самозваный настоятель плешинского прихода.
Хозяин кафара, однорукий Палиш, в глиняную кружку налил Эзре медынца, оставил кувшин на столе, принес плетенку хлеба, да и сам сел отдохнуть рядом.
Тонкими длинными пальцами часовщик расправил на столе смятые листки.
— «Землемеры» Шадо? — без особого интереса спросил отце Миклаш, макая лепешку в суп. — Или «Алтина чистеша»?
— «Землемеры», — подтвердил Салан, заглянув в листовку. — Самое распоследнее предложение благоразумному тополинцу: очистить город от своего присутствия, не доводить до беды, уехать, пока ему не подарили два квадратных метра алтинской землицы. Зачем ты принес сюда эту гадость, Эзра?
— Палишу чем-то надо каждое утро растапливать печь, — развел руками часовщик. — Это большая печь, она кормит полгорода, а дрянная бумага горит хорошо, так пусть лучше с дымом уйдет в трубу, чем валяется на свалке! Эта свалка переживет нас всех, а таким сочинениям не место в вечности.
Отце Миклаш утер бороду и молча придвинул к себе кувшин.
— А я бы уехал, — сказал Палиш. — В один день собрался бы, сговорился с лодочником, да и подался на север. Люди везде хотят домашней еды, работа бы от меня не убежала.
Салан набычился и поджал губы. Халим, опустив глаза, ковырял вилкой кусок рыбы. Отце Миклаш навалился на стол, выглядывая из-за часовщика:
— Так что же ты еще здесь, Палиш? И ты, Салан, почему не на правом берегу?
