— К тому же щеголяет единовластием, — поспешил добавить Знобин.
— А вам хочется, чтобы он командовал с оглядкой на замполита? — устремил на Знобина недовольный взгляд генерал.
— Нет, — не отводя глаз, ответил Павел Самойлович. — Командовать должен один, а работать с людьми.
— А есть ли граница между командованием и работой командира?
— Границы нет, разница — есть.
— Где нет границы, там появляется путаница.
Увидев, что и после этих слов оба полковника намерены отстаивать свое мнение, Амбаровский смягчил тон:
— Аркадьев, что же, по-вашему, не понимает, как должен вести себя командир? Растолкуйте. Способен же он понять, где надо давать людям выговориться, высказать свое мнение?
Вместо ответа Горин привел последний довод, хотя высказывать его, кажется, было рано.
— Я не могу дать положительную характеристику человеку, который поступает непорядочно по отношению к своему сослуживцу.
— Яснее… — Губы генерала нервно дернулись. Ему сказали «нет», когда он еще не отказался от своего «да».
— Аркадьев пытается стать непрошеным другом жены уехавшего в длительную командировку полковника Степанова.
Довод был столь веский, что Амбаровскому пришлось отказаться от натиска.
— Если так, то дурак. — Успокаивая себя, генерал легонько ударил рукой по столу. И вдруг повернулся к Горину: — А не сводишь ли ты давние мальчишеские счеты? Говорят, и ты когда-то был неравнодушен к Ларисе Константиновне…
На обескровленном бессонной ночью лице Горина выступил бледно-лиловый румянец. «Кто мог об этом сказать Амбаровскому? Сама Лариса Константиновна? Маловероятно. Проговорилась мужу, а тот генералу? Но это же непорядочно…»
— У Аркадьева, мне кажется, еще не было повода считать мое отношение к нему несправедливым.
Слишком долго, как показалось генералу, молчал комдив, чтобы можно было ему поверить.
— Ладно, поживем — разберемся. А если не Аркадьев, кого бы ты хотел к себе в замы? Не Берчука ли?
— Нет. Если не жалко, полковника Рогова.
— Рогова?! — Генерал удивленно поднял голову с глубокими залысинами, которые как две стрелы отсекали черный клок волос над высоким гладким лбом. — Он, наверное, забыл, когда командовал батальоном.
— Командование людьми на фронте не забывается…
— Он штабист, и его место в штабе.
— Побыв на командной должности, он может быть хорошим начальником штаба высшего соединения.
— Ладно, подумаю, — прервал разговор Амбаровский и повернул недовольное лицо к открывшейся двери.
Вошли Сердич и Рогов.
— Ну, докладывайте о всех ваших новшествах, — кинув взгляд на Сердича, потребовал генерал.
Сердич подумал, что Амбаровского, раз он прибыл сюда, пока интересует новое в организации учения, и стал докладывать об этом. Амбаровский остановил его:
— Здесь я сам разберусь, что у вас хорошо, а что надумано. Вы дайте мне оценку: почему полки сдали в стрельбе и в физической подготовке?
— Я не знаю, какие вы предъявили требования.
— Обычные.
— Учебный год еще не окончился, и некоторые упражнения полки могли отстрелять хуже обычного.
— А чем вы объясните низкую стрельбу в полку Берчука?
— Если можно, скажите мне оценку, которую получил полк.
Корректность и уверенность, с которой держался начальник штаба дивизии и, кажется, не хотел признавать, что надуманными помехами помог полку скатиться чуть ли не до двойки, начала раздражать Амбаровского.
— В сущности, плохая. За тройку зацепился десятком пробоин.
— Чтобы дать верный ответ, разрешите мне проанализировать итоги стрельбы и доложить свой вывод несколько позже?
— Здесь не Генеральный штаб. Ответы надо давать немедленно, — упрекнул генерал, стрельнув в Сердича строгим взглядом. — Думаю, не по-военному работаете, разбрасываете силы: только взялись за морально-психологические вожжи и уже шумите о научной организации службы. — Усмехнувшись, генерал добавил: — И сокращение уже придумали: НОС. Как бы не остались с носом. На главное — контроль за ходом боевой подготовки у вас не хватило сил.
За Сердича вступился Горин:
— Вина в этом моя. О научной организации службы мы сделали лишь предложение. Если вас очень беспокоит результат… то со временем, когда люди привыкнут к помехам и опасности, он улучшится. Но для войны и такой надежнее.
— Этими самыми помехами, говорю еще раз, вы только создали условия для чрезвычайных происшествий, за которые спускают вниз по лестнице, и правильно делают. Вам доложили о ЧП?
— Нет.
— Двое ранены гранатой. Не бледнейте, живы.
— На фронте, товарищ генерал, такие раны считали царапинами, сами знаете, — осторожно возразил Знобин, чтобы не сердить Амбаровского. — Потерпевшие тоже. Об этом я хочу написать в газету.
— Вы понимаете, что говорите?
— Конечно.
— Тогда вы просто подыскиваете оправдание проявленной безответственности! Всего лишь случайность избавила вас от тяжелейшего происшествия — гибели людей. Об этом я вам еще скажу на разборе. Вы свободны.
Когда генерал стал читать замечания, написанные об учении Роговым, вслед за Знобиным и Сердичем ушел и Горин.
— Не задобрили они тебя здесь? — отодвинув в сторону тетрадь Рогова, спросил Амбаровский. — Расписал в стихах и красках.
— Всегда старался быть объективным, — ответил Рогов, догадываясь, что Горин, видимо, говорил о нем с генералом.
— В смысле добрым. Только на военной службе доброта не всегда добро. Добро то, что обеспечивает высокую боевую готовность. Запомни это…
14
Учение заканчивалось в жаркий полдень. Полки еще шли вперед, громили «противника», штабы писали последние донесения, а Горин с посредниками уже выехал на шоссе, ведущее к городу. После тряски по проселочной дороге наступила относительная тишина, и командир дивизии попытался теперь вникнуть в суть замечаний Амбаровского, которые тот не раз и порой гневно бросал в ходе учения. Даже Аркадьеву закатил одно, звонкое, но, как показалось Горину, в сущности, ободрительное. Выходит, не поверил в грехи и промахи своего однокашника. «Как же оценивать действия Аркадьева на учении?» — вспомнив разговор с генералом, задумался Горин. Но не смыкавшиеся в течение двух суток веки склеились, и он не смог их
