необходимость направить в военно-судную комиссию документы, относящиеся к дуэли. В находящейся в деле ведомости, на которую ссылается начальник дивизии, дается перечень этих документов:
1) письмо д’Аршиака Пушкину от 26 января 1837 г.;
2) его же два письма Пушкину от 27 января 1837 г. (в них, как и в первом, речь шла о выработке условий поединка);
3) письмо Геккерена-старшего Пушкину, подписанное и Дантесом и содержащее вызов Пушкина на дуэль;
4) визитный билет д’Аршиака с надписью на нем (он договаривался с Пушкиным о свидании).
Затем в деле помещено решение комиссии от 16 февраля о приобщении указанных бумаг к делу, о переводе их с французского на русский язык.
Сразу же скажем, что некоторые документы, полученные III Отделением в результате посмертного обыска и имеющие прямое отношение к дуэли, Бенкендорф утаил от суда. Это касается, например, неотправленного письма поэта к самому шефу жандармов от 21 ноября 1837 г. В нем он подробно информирует его о получении им и его знакомыми анонимных писем пасквильного характера и уверенно называет их автором нидерландского посланника.
В пушкиноведческой литературе делались различные попытки толкования мотивов и целей написания Пушкиным этого письма. Но большинство из них сводилось к тому, что тем самым Пушкин хотел обесчестить своего врага в глазах Николая I (П. Е. Щеголев, Б. В. Казанский, Л. В. Гроссман, Н. Я. Эйдельман). Однако, по нашему мнению, С. Л. Абрамович справедливо отвергает эти суждения, мотивируя тем, что на Пушкина вовсе не похоже, чтобы он тем самым предупреждал шефа жандармов о возможной дуэли. Она обоснованно считает, что Пушкин вовсе не имел намерения отправить это письмо в тот момент адресату. «Попасть к адресату оно должно было после дуэли… Если бы дуэль окончилась для Пушкина благополучно, это письмо послужило бы официальным объяснением делу… В случае несчастья ему предназначено было стать посмертным письмом».[239]
Что же побудило шефа жандармов скрыть это письмо от военно-судной комиссии? Очевидно, Бенкендорф вовсе не был заинтересован в том, чтобы у следствия и суда появились какие-то улики против Геккеренов (например, соображения Пушкина о том, что бумага и стиль письма свидетельствовали о написании их дипломатом). В сочетании же с «заинтересованностью» в этом деле единственного дипломата версия о причастности к нему нидерландского посланника выглядела вполне правдоподобной. С другой стороны, все эти сведения так или иначе в определенной степени если и «не оправдывали» поэта, то смягчали его вину как дуэлянта. Этого Бенкендорф, не любивший Пушкина, не мог допустить.
Следует отметить, что дополнительно к бумагам, имеющим отношение к дуэли, обнаруженным во время посмертного обыска у поэта и направленным в военно-судную комиссию 13 февраля, через пять дней Бенкендорф опять-таки на имя Апраксина препроводил для суда еще один документ:
«Генерал-Адъютант Граф Бенкендорф, свидетельствуя совершенное почтение Его Сиятельству Графу Степану Федоровичу, имеет честь препроводить при сем найденную между бумагами покойного Камер- юнкера Александра Сергеевича Пушкина записку Соллогуба, в дополнение к запискам, отправленным к Его Сиятельству от 13 февраля, для передачи в Военно-судную Комиссию…»
Дело в том, что при осмотре пушкинских бумаг было найдено два письма Соллогуба к поэту. Первое касалось несостоявшейся в начале 1836 года дуэли между ним и Пушкиным. Второе было написано в разгар преддуэльных ноябрьских событий 1836 года, в которых Соллогуб склонял Пушкина к примирению с Геккеренами, ссылаясь на решение Дантеса жениться на Е. Гончаровой. Вот это-то письмо Бенкендорф и препроводил судьям. Узнав об этом и переживая за судьбу Соллогуба и свою репутацию, Жуковский обратился к царю с письмом (до нас дошел его черновик), в котором, возмущаясь бесцеремонностью жандармов, писал: «По найденным двум запискам, как я слышал, хотят предать суду Соллогуба. Государь, будьте милостивы, избавьте меня от незаслуженного наказания. Сохраните мне доброе имя. Меня назовут доносчиком. Вы не для того благоволили поручить мне рассмотрение бумаг Пушкина: здесь не может быть и места наказанию».
Вмешательство Жуковского сыграло свое дело, и письмо Соллогуба по требованию Бенкендорфа было возвращено из суда в III Отделение. Любопытно, однако, следующее. В журнале-протоколе разбора пушкинских бумаг скрупулезно «оприходовано» 90 писем различных авторов (включая и самого Бенкендорфа), но среди них имя Соллогуба даже не упоминается.
Приговор и его царская конфирмация
Виселица всем подсудимым
19 февраля – день окончания следствия и вынесения приговора. Военно-судная комиссия начала свою работу с того, что отобрала у Дантеса и Данзаса подписку в том что «во время нахождения» их под судом «пристрастных допросов» им «произведено не было». Затем аудитор Маслов закончил составление пространной выписки из материалов дела. Это был в то время очень важный процессуальный документ, строго регламентируемый Сводом законов Российской империи 1832 года. Согласно входящему в него Своду законов уголовных (том 15 Свода) содержанию и порядку составления таких выписок было посвящено несколько статей (1062–1064, 1091–1092 и др.). В них, в частности, предписывалось: «выписки из дел должны быть так составлены, чтобы никакое важное обстоятельство в них сокрыто или выпущено не было»; «в выписке помещать на каждый пункт приличные законы, ежели же на что приличных законов нет, то о том означить именно»; «при выписывании по делам законов означать точные слова оных, без сокращения и малейшей перемены, изменяющей часто самый смысл».
Следует отметить, что аудитор Маслов постарался педантично выполнить все эти требования. Мы же приведем лишь его выписку о «приличных» законах. В выписке приводятся извлечения из трех нормативных актов XVIII века, относящихся к уголовно-правовой регламентации ответственности за поединки: 1) Указ от 14 января 1702 г. о запрещении поединков; 2) три артикула из Артикула воинского Петра I (139, 140 и 142) и 3) Манифест о поединках от 21 апреля 1787 г. Петровский указ 1702 г. предписывал: «Всем обретающимся в России и выезжающим иностранным, поединков ни с каким оружием не иметь, и для того никого не вызывать и не выходить: а кто вызвав на поединок ранит, тому учинена будет смертная казнь; ежели кто и не бывав на поединке, поссорясь, вынет какое оружие, на другого замахнется, у того по розыску отсечена будет рука».
Артикул 139 предусматривал ответственность самих участников (непосредственно дуэлянтов) поединка: «Все вызовы, драки и поединки чрез сие наижесточайше запрещаются таким образом, чтоб никто, хотя б кто он ни был, высокаго или низкаго чина, прирожденный здешний или иноземец, хотя другой кто, словами, делом, знаками или иным чем к тому побужден и раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызывать ниже на поединок с ним на пистолетах или на шпагах битца. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так и кто выйдет, имеет быть казнен, а именно повешен, хотя из них кто будет ранен или умервщлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. И ежели случитца, что оба или один из них в таком поединке останетца, то их и по смерти за ноги повесить».
Артикул 140 предусматривал ответственность секундантов: «Ежели кто с кем поссорится и упросит секунданта (или посредственника) онаго купно с секундантом, ежели пойдут, и захотят на поединке битца, таким же образом, как и в прежнем артикуле упомянуто, наказать надлежит».
Наконец, Артикул 142 предусматривал ответственность тех, кто мог предотвратить поединок, но не сделал этого. Аудитор сделал также, как отмечалось, выписку и из Манифеста Екатерины II о поединках 1787 г. («Подтверждается запрещением, словами или письмом или пересылкою вызывать кого на драку, или так прозванный поединок», «подтверждается запрещение вызванному словами, письмом или пересылкою выходить на драку или поединок»).
Выписка заканчивалась примечанием аудитора: «Более по сему делу приличных узаконений не имеется». Прямо скажем, что аудитор в этом отношении был не прав, что обусловливалось как недостаточной профессиональной компетенцией полкового аудитора (вполне обычной для такого рода судебных чиновников), так и очень сложной иерархией действовавших тогда уголовных законов, нередко не согласованных друг с другом. Забегая вперед, скажем, что аудитор второй судебной инстанции (аудиторского департамента Военного министерства) нашел и другие относящиеся к делу «приличные узаконения». Сейчас же мы считаем необходимым перейти к характеристике приговора, вынесенного военно-судной комиссией в этот же день, т. е. 19 февраля 1837 г., именно на основании подобранных полковым аудитором законов.
