— А ты донесешь, что оно безрыбное? Отличишься! Положим, ты сделаешь это с похвальной целью оградить интересы казны и крестьян! Да такими ли глазами посмотрят на твой поступок вверху, а-а? Ты подумал ли об этом, а?..
— Думал, ваше высокородие!
— Ну, что ж?
— Если даже и догадаются, то посмотрят на это донесение сквозь пальцы… а чтоб догадались — сомнительно!
— Ну, не-ет, брат, это ты шалишь! — сделав пируэт перед ним на каблуке и закусив губу, фамильярно произнес Иван Степанович. — Шали-и-ишь! — повторил он.
— Неужели вы, ваше высокородие, изволите полагать, что палата будет справляться: верно мы донесли или нет. Да ведь в таком случае ей бы по каждому донесению волостных правлений следовало производить удостоверения. А если бы даже и догадались, что сведения, доставленные нами, неверны, то палата также хорошо знает, что в большинстве случаев доставляемые волостными правлениями сведения страдают отсутствием истины. Вот если бы волости, ваше высокородие, стали всегда доносить одну истину, так это бы скорее не понравилось, — с иронией произнес Петр Никитич.
— Что ты за вздор городишь, — прервал его Иван Степанович.
— Истину докладываю вам! Позвольте мне, в подтверждение моих слов, рассказать случай, бывший со мной еще при покойном предместнике вашем, Олимпане Гавриловиче Нурядове.
— Ну… что такое? — произнес Иван Степанович, взглянув на часы и снова спуская их в карман.
— Это было еще в первый год моей службы писарем, ваше высокородие. Нужно было представить обычный годовой отчет о состоянии волости. Я и представил, составив его по сущей совести и правде. Проводит недели две: вдруг требуют доставить меня с нарочным в губернское правление. Я испугался, думаю, что такое случилось? Приезжаю, являюсь. Выходит ко мне советник с моим отчетом в руках. 'Ты, говорит, писарь X-ой волости?' — 'Я!' — 'Ты составлял отчет?' — 'Я!' — 'Что, говорит, в волости действительно нет ни одной школы, завода… и не существует между крестьянами никаких ремесел, кроме выделки деревянной посуды?' — 'Так точно, говорю, ваще высокоблагородие!' — 'Что же, говорит, подумает высшее начальство, когда мы представим такие статистические данные? Значит, мы небрежем о народном образовании, о народном благосостоянии и развитии мануфактур и промышленности?' — 'Не могу, говорю, знать, ваше высокоблагородие: я составлял по сущей совести!' Взглянул он на меня так сурово и говорит: 'Садись и перебели эту страницу; пиши: школ — одна; посещают ее от пятидесяти до шестидесяти учеников обоего пола'. Я так и обомлел: но делать нечего, сел и пишу. 'Пиши, что в волости имеется один канатный завод, производящий оборот капитала: от трех до пяти тысяч в год, и завод для выделки лыка на кули и рогожи, и, кроме того, в населении распространены мелкие заводы для выделки посуды и других деревянных изделий. Промышленность среди крестьян ежегодно увеличивается, а вместе с оной возрастает их благосостояние, с развитием же среди них грамотности заметно улучшается нравственность'.
— И ты написал все это?
— Смел ли ослушаться, ваше высокородие, если приказали…
— Ну, это того, однакож, курьез, ха-ха-ха… И с тех пор ты так и составляешь отчеты?
— Сами изволите читать, ваше высокородие!
— Да, да, — ответил, покраснев, Иван Степанович, который никогда не читал отчетов, доставляемых волостными правлениями, хотя и скреплял их подписью, — да, да, у нас все так, на бумаге все есть, все процветает: и промышленность, и образование, и благосостояние народа, — с какой-то грустью в голосе произнес он.
— Так и в этом случае, ваше высокородие: неужели палата знает, какие где озера, и рыбные они или нет, и будет поверять все донесения волостных правлений? Если б она знала о существовании Святого озера, то давно бы уж зачислила его в оброчную статью. Получат наш ответ, прочтут и пришьют к делу. Тем все и ограничится!
— Рискованно, брат, рискованно! А вдруг, а?
— Как угодно-с.
— А вдруг, говорю, откроется, а? Тогда что? — остановившись против него, спросил Иван Степанович. — Тогда ведь н того, потянут…
— И не такие дела, ваше высокородие, делают, да не притягивают! — заметил Петр Никитич.
— Ну, представь себе, что ты донес, как говоришь, и вдруг получаешь запрос: что так как, по имеющимся сведениям, озеро, называемое Святым, оказывается рыбным и весьма доходным, то какими данными руководилось волостное правление, сообщая о совершенней бездоходности такового, а?
— Отпишем-с!
— Говори, что же ты отпишешь?
— Сообщим, что озеро это действительно когда-то считалось чрезвычайно богатым рыбой, но с течением времени улов таковой становился все менее и менее, а за последние года, по отзывам крестьян, спрошенных по сему поводу, окончательно иссяк, вследствие чего, дабы не ввести палату в заблуждение неосновательным сообщением о доходности озера, волостное правление донесло в отрицательном смысле.
— И ты полагаешь, этим удовлетворятся?
— Удовлетворятся, ваше высокородие, на том основании, что кто же может поручиться, что завтра же в этом озере не может исчезнуть вся рыба и завтра же снова появиться? Ведь все это дело в руках божьих.
— Гм! Так-то оно так! — пройдя по комнате, с раздумьем произнес видимо колебавшийся Иван Степанович.
— Если донести, ваше высокородие, не скрывая истины, — снова начал Петр Никитич, — и выяснить при этом палате, что зачисление озера в оброчную статью будет угрожать разорением волости, и ходатайствовать о том, чтобы озеро отдали в надел крестьянам, то решение этого вопроса будет зависеть от министерства, и пока он выяснится, озеро все-таки зачислят в оброчную статью; а будет уважено ходатайство или нет, это еще неизвестно. Тогда как, донеся теперь о непригодности озера, мы можем, ваше высокородие, чрез полгода войти с ходатайством об отдаче его в надел крестьянем, в том внимании, что они пользуются озером для сплава вырубаемого за тундрою леса. Ввиду непригодности озера, решение вопроса об отдаче его в надел будет зависеть, от палаты, и она уважит наше ходатайство!
— А-а! Вот этак-то разве! Ну, так оно того… Однакож заболтался я с тобой, — неожиданно произнес Иван Степанович, взглянув на часы, — мне ведь давно уже нужно бы ехать! О-ох, дела, дела! — вздохнув, сказал он с усталым видом. — Да! Так что я хотел сказать тебе? Да! Хоть мне, признаться сказать, и не хотелось бы прибегать к какой бы то ни было лжи, потому что ложь противна моей натуре, но как я вникнул теперь в положение крестьян, которое действительно будет безотрадно, если у них отберут озеро… а я желаю всякому добра, и желаю его искренно, а в особенности мужику, то… донеси, как ты говорил. Попробуй, посмотрим, что выйдет. Может быть, и удастся оградить их от нужды! Ну, а если загорится дело, так я поствраюся уладить его своими мерами. Понял?
— Слушаю-сь!
— Более у тебя ничего нет сказать мне?
— Никак нет-с, ваше высокородие!
— Ну так прощай, или, скорее, до свиданья! Я, может быть, в начале будущего месяца улучу денек- другой и заверну в волость. Да пойдешь когда, так зайди в людскую, скажи, чтоб мне подали лошадей.
В тот же день, после сытного обеда, Петр Никитич собрался в обратный путь. Харитон Игнатьевич, тщетно старавшийся проникнуть в тайну совещаний его с Иваном Степановичем и ничего не добившийся, только вздыхал, трепал Петра Никитича по плечу да приговаривал время от времени: 'Ну, ну, смотри тачай дело крепче, кабы умственная-то дратва не подпоролась где, хе-хе-е!' и любовно заглядывал ему при этом в глаза, потирая руки. Прощаясь с ним, Дарья Артамоновна вручила ему небольшой кулек на память, в котором было завернуто фунт чаю, два фунта сахару и банка домашнего варенья. Гостинцы эти были вручены ею Петру Никитичу по особому приказанию Харитона Игнатьевича, не любившего без нужды баловать своих друзей угощением и подачками,
-
