Все были утром на празднике - и 'подлинные', и 'ненастоящие'. Вечером не было ни тех, ни других. 'Подлинных' предали земле, а 'ненастоящие' перестали быть таковыми, потому что называть их так было некому.
Одна беременная женщина, жена младшего из потомков величавого старика, ждавшая первенца, не пришла на праздник. Ей было положено находиться в хлеву. Предупрежденная кем-то из 'ненастоящих', когда они зорко следили, чтобы ни один никуда не отлучился и был бы вместе со всеми связан кровью, она укрылась в горах и родила мальчика. Ни он, ни дети его, ни внуки не знали долгое время о случившемся. Если бы у женщины хватило ума рассказать, пошедший мстить сын ее как бы смог устоять против целой деревни? А так фамилия успела разрастись и окрепнуть, прежде чем в нее принесли утаенные слова.
Когда бывшие 'ненастоящие' узнали, что из очага 'подлинных' ветер сумел-таки унести одну искру, они потеряли покой. И, подточенные постоянным страхом, наконец, не выдержали, оставили деревню и ушли. Говорят, они разбрелись в разные стороны. Сначала будто бы они пошли всей деревней, но им встретился иссохший и согнутый временем старик, глаза которого, однако, пылали необычайно молодо. Он и посоветовал им разбрестись, чтобы однажды не подвергнуться нападению и не погибнуть враз. Якобы стариком был сам дьявол. А кто бы еще придумал такое?
Так или не так, но этих людей сейчас уже нет, если только они не скрылись под другой фамилией и опять не стали 'ненастоящими'.
Возродившиеся 'подлинные' посчитали наказание достаточным и всей фамилией согласились их не искать и крови не брать. С этого дня будто Божья десница простерта над ними. Все они крепки здоровьем и тверды духом. Все статны и красивы - хоть мужчина, хоть женщина. Во всех делах их неизменно присутствует удача. И когда приходит смерть, то она всегда случается на людях, так что доподлинно становится известным, с кем, где и как это произошло. В бою ли, в схватке ли со зверем, в застенке ли, дома ли в постели - излишне говорить, что они свой последний час встречают достойно.
Только один человек не удовлетворился наказанием и пошел искать 'ненастоящих'. Уходя, он прихватил с собой небольшой мешочек горной земли. Для чего она ему сгодится, он не знал, но всюду носил ее. Исходив полсвета и износив семьдесят пар чувяков, он, сам не зная как, вдруг снова оказался перед родными горами. Хотел он уже было подняться к себе в деревню, но вдруг подумал, что за время его поисков все родственники обустроились, обзавелись детьми, стадами и иным достатком.
- Я спасал фамилию от бесчестья, а надо мной будут смеяться! - сказал он, глядя на свои пыльные лохмотья.
И неприязнь кольнула его сердце.
- Останусь здесь, разбогатею, - он обвёл глазами тучную долину, где стоял. - Как царь приеду к ним!
Он развязал свой мешочек и развеял землю из него по округе.
- Вот земля моя. Я ничего не должен тебе, князь!
Да только ведь сказано: небо, землю и себя самого не обманешь! Горная земля, не знавшая долинного солнца и долинных тягот, сколь ни старалась, ничего, кроме скудных урожаев кукурузы, дать не могла.
Узнав о своем бедствующем родственнике, новые 'подлинные' приехали уговорить его вернуться.
- Туда, где нет твоей головы, не клади ноги! - сказали они, и он не смог им возразить.
- Из тысячи вынь всего единицу - и не будет тысячи! - еще сказали они. И он снова согласился. Но ему было стыдно за ту несправедливость,
которую он допустил в мыслях по отношению к ним. Поэтому он ответил, что вернется, но только сначала соберет всю принесенную сюда разбросанную землю.
- Сколько ее было? - спросили его.
- Да с горсть нежадного человека, - ответил он.
- Ну, собирай и догоняй! - сказали они и тронули коней.
Они вообще-то не спешили и могли подождать. Но у уходящего из дому человека всегда найдется дело не для посторонних глаз.
А он так и остался на том месте, где перемешал свою горную землю с землей долины. Как бы он их различил?
Было или не было. Деревенька стоит, и озеро рядом есть. И оба они, говорят, в один день появились. Деревня, как спутанный ястреб, вскинулась, взлететь силится. А озеро монеткой в землю вдавилось.
ВАЛЕРИЙ ГАНИЧЕВ ВО ИМЯ БУДУЩЕГО СОЕДИНИТЬ РУССКОЕ И УКРАИНСКОЕ СЛОВО
В школе, в простой сельской Комышнянской районной школе на Пол-тавщине, где я после войны заканчивал десятилетку, были прекрасные учителя. Как они там собрались - я не знаю. Или все советские учителя были такими? Но ведь трудно себе представить, чтобы из нынешней сельской школы, из одного класса вышло два академика, три доктора и несколько кандидатов наук, один военно-морской командир, капитан 1-го ранга, шесть полковников, медики, учителя, инженеры, юристы. Особой скрепляющей, душевной и духовной силой были две учительницы: Надежда Васильевна - преподавательница русского языка и литературы (именно так, слитно, и преподавались они с 8-го класса) и Ганна Никифоровна, возвышавшая нас на поле 'украинской мовы' и литературы. Что это были за уроки! От высот Ломоносова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тютчева, Блока, Маяковского, Твардовского - к чарующим звукам Сковороды, Кот-ляревского, Шевченко, Леси Украинки, Павла Тычины. И всё это умещалось в одной школе, в одном классе, в одном сердце каждого из нас.
А в Киевском университете, где я учился на историческом, встречи с цветом украинской литературы проходили едва ли не ежемесячно. Мы восторгались и яростно аплодировали порывистому и яркому Владимиру Со-сюре, академичному Павлу Тычине, аристократичному Максиму Рыльско-му, фронтовику Малышко. Внимательно выслушивали мудрецов и столпов украинской и всей советской литературы: Александра Корнейчука, Олеся Гончара, Миколу Бажана, Михаила Стельмаха. Всегда с нами был классически русский поэт начала века, коренной киевлянин Николай Ушаков. И раз-то в год в переполненном актовом зале университета выступали московские небожители: Константин Симонов, Александр Сурков, Анатолий Софронов, Илья Эренбург, Александр Твардовский, Константин Федин и сам Фадеев.
Всех знали и читали, читали и спорили до хрипоты в аудиториях, общежитии, у памятника Тарасу, порой забывая про латынь и древнерусский.
А рядом с нами в университете ходили и учились, пили пиво и болели за тогда ещё не чемпионское киевское 'Динамо' будущие классики: Борис Олейник, Василь Симоненко, Юрий Мушкетик, замечательный кинематографист Володя Сосюра. Последнему в факультетской газете посвятили ехидную эпиграмму:
8 'Наш современник' N 7
Ты був смаглявый, кароокий, Пысав при тэбэ батько-лирык, Та про твои студентски рокы, Вин не напише, бо не сатырык!
В общем, литературное кипение давало тот наваристый живительный бульон, на котором взрастала наша общая культура, мировоззрение и великая дружба.
Несколько лет назад приехал я по приглашению Фёдора Моргуна на Со-рочинскую ярмарку, порадовался её гоголевскому многоцветию и вместе с одноклассником Анатолием Фёдоровичем Цыбом, академиком, директором Обнинского радиологического медицинского центра РАМН решил съездить в родную школу (она там, рядом, на Миргородчине). Поездка, к сожалению, была в 'запустенье'. Наше село Комышня, как и все сёла на Украине и в России, рухнули, зачахли и несут отпечатки распада. Единственно, кто обрадовал нас, так это были наши учителя, наши восьмидесятилетние учителя с горящими глазами, с незатёртыми воспоминаниями, с бесконечными расспросами о наших детях и внуках (они о них всё знали: сколько им лет, где учились, с кем живут).
Великие жизнелюбцы - наши учителя! Мы с Толей сходили в школу. Какая она нынче маленькая! Учеников не расшевелили, искру не высекли. Вернулись к уже собравшимся учителям, оставшимся в живых. Пытаемся шутить с биологиней: 'А помните, Ульяна Фёдоровна, как мы вейсманистов-морганистов громили (учили-то мы биологию в 48-49-м годах)?' Ульяна Фёдоровна шутку не приняла: 'То ладно. А вы скажите, как таку вэлы-ку державу развалили и до убожества довели?' Отвечать было почти нечего. Единственно мы
