ректор Московской консерватории, и это знает любой директор любого учреждения культуры. И это же продолжается в теперешний момент'. По сути, совершенно верно сказал, и как директор этого самого 'любого учреждения культуры' я смог бы это подтвердить, но не доказать. Я хорошо помню, что, даже после того как Швыдкой, в бытность министром, написал положительную резолюцию на письме о ремонте ограды Дома Герцена, мы еще долго выбивали деньги из министерства, общаясь с неким Р. Поскольку я человек скандальный, к нему все время ездил Владимир Ефимович, у которого, в конце концов, сложилось мнение, что желателен 'откат'. Протянутая ладонь не сверкала, но подразумевалась. Мы бы этот 'откат' и дали, если бы умели это делать. Меня же, привыкшего к советской бюрократической системе, поражало, как можно волокитить, тянуть, кобениться, если решение принял министр. Это потом я понял, что у каждого была своя игра. Но когда деньги все же дали, начался второй акт с каким-то непонятным для меня тендером. Пришлось снова писать министру по поводу проведения этого самого тендера на ремонт ограды! Надо покопаться в дневнике, там любопытные есть детали. Тогда у меня возникли такие же сомнения, как и у нынешнего министра.
Но здесь Швыдкой взъярился и полез в сражение за честь мундира собственного агентства. А что ему оставалось делать: признать очевидное, но почти недоказуемое? Криминалисты знают, как невероятно трудно доказывается факт взятки. Конечно, есть косвенные свидетельства: дачи, машины, квартиры детей, счета на подставных лиц. Да в каких только формах не выражается 'откат'! Можно, например, иметь дочь в Большом театре, которая без ярких, по общему мнению, способностей вдруг делает слишком быструю и внезапную карьеру. Но это все не из области судебной практики, а из области общественного мнения. Швыдкой подал на министра, своего начальника, в суд. Я думаю, что сделал он это напрасно: выиграет он этот суд или нет, в глазах общественности пострадает, в первую очередь, репутация самого Швыдкого. Возможно, он хочет хлопнуть дверью, перед тем как уйти в полюбившийся ему шоу-бизнес?
1 сентября, четверг. Лето трагически и быстро закончилось, дожди ещё не пошли, но стало холодновато. Открывал я учебный год в плаще. Как всегда, стоял на крыльце главного здания и удивлялся, сколько же народа мы напринимали и сколько же людей вмещает в себя наш скверик. К моему удивлению, было и много преподавателей: Смирнов и вся его кафедра, Анна Константиновна, Л. И., Леонов, Кешокова, Тарасов, даже Дьяченко.
Открытие нового учебного года прошло достаточно хорошо. Я говорил в мегафон о праздниках, о Дне знаний, о необходимости учиться и о новой, уже чисто практической, цене знаний. Потом выступил А. Королёв, В. Костров. Ещё до этого Володя подарил мне свою книжку, которую надо будет обязательно прочесть.
12 сентября, понедельник. Ем на кухне свою утреннюю яичницу. Телевизор включен, показывают сюжет об уходе последних израильских солдат из сектора Газа. Звучит такая информация: израильтяне решили оставить несколько синагог, не разрушая их, как они поступают с остальными зданиями. Не успел я подумать: 'Ну, слава Богу, может быть, вокруг этих синагог со временем появится какой-то консенсус, какая-то веротерпимость… ' Ан нет! Теперь уже арабы приговорили эти здания к уничтожению - пусть разруха, пусть бетонное крошево под ногами, лишь бы ничего не напоминало здесь о прежних обитателях. Обе стороны стоят друг друга. Или тут важно, кто первый начал рушить дома? Или мир-таки не может жить без войны, в каком-то другом, спокойном состоянии?..
О Новом Орлеане не говорю. Он тоже все время на телеэкране. Телеэкран - последнее прибежище коллективного садизма: трупы, наводнения, аварии, другие катаклизмы. Всё это смотрится с удовольствием, с внутренним подтекстом: определенное количество несчастий всё равно в мире произойдет, но, слава Богу, мимо меня. Но в принципе вся новоорлеанская ситуация, теперь, уже с рекламными поездками Буша на военном грузовике, Буша, делающего облеты на вертолете, показала очень низкую степень единства в американском
народе. В нашем народе единство это еще есть, но боюсь, что политика последних дней разъест и то, что осталось.
И, наконец, главное, хотя далеко не последнее, что случилось в этот день, обозревая который поздно ночью, я удивлялся: откуда беру силы, ведь приходится действовать с полной отдачей энергии, а в общем, и всей своей жизни.
К шести часам у Альберта Дмитриевича уже был испечен парадный пирог с капустой и грибами, Соня Луганская купила прекрасный букет цветов, небольшой, но изысканный, - и я, эскортируемый Максимом, отправился через Тверской бульвар во МХАТ, на день рождения Т. В. Дорониной. Горячий поднос я нес, держа на ладони, как заправский официант; Максим нес букет.
Ну что ж, мы теперь всегда ждем этого дня. Это наш традиционный праздник, мы заранее знаем, о чем будем говорить, знаем, что будем хвалить одну героиню, но это доставляет нам удивительное наслаждение - говорить то, что мы думаем, говорить правду, знать, что это соответствует действительности: великая женщина, великая актриса, великая умница. Для меня, любителя поесть, это еще и некое гастрономическое удовольствие. После всех этих похожих один на другой отвратительных и несъедобных фуршетов здесь и холодец, и заливной судак, и жареные грибы, и моя любимая селедка с разварным картофелем; на горячее подали в этот раз замечательную долму в триумфальных виноградных листьях. Уйти по-английски, не прощаясь, не удалось, но в качестве прощального спича я произнес некое славословие столу и еде. Я говорил, первым или вторым, о театральной семье, о сокровенной необходимости каждому высказать свою любовь, я не очень даже помню, о чем еще. Юра Поляков говорил о театре как об очаге сопротивления, говорил о времени, когда боролись не только с советизмом, но и против совестизма… Интересно говорил Виктор Кожемяко, кажется, он сказал, что наша любовь к прежнему МХАТу и первоначальная любовь к этому новому полуконструктивистскому зданию все-таки перешла в эти стены, к этой сцене, к лицедействующему на ней коллективу. Народу было не очень много, человек сорок, сидели, как всегда, в столовой. Все хорошо поели, немного выпили, а потом раздались сладкие, как мед, цыганские песни…
15 сентября, четверг. Еще днем, когда ехал в машине, услышал по 'Маяку' передачу и понял: наш министр культуры Соколов опять не очень удачно выступил на Совете министров. Боюсь, что это результат его некоторого, как и положено музыковеду, абстрактного мышления. Да и помощники его, хоть и очень имениты (один даже с фамилией 'Лермонтов'), работают, видимо, в том же ключе. Положение у нашего министра чрезвычайно трудное, начать с того, что он 'варит суп из топора', ведь поддерживать огромный слой прошлой и нынешней культуры очень сложно, для этого нужны большие деньги, а их, естественно, нет, и никогда не найдутся. Опять на А. С. ополчились все те же ребята: Греф, который распределяет средства, Кудрин, который их дает, и Шойгу, который с таким блеском их тратит. Если бы на культуру давали такие же деньги, как на постоянно случающиеся в нашем государстве несчастья, будто их планируют, а когда не хватает, то организуют. Если говорить серьезно, то, практически, несчастья и нужды культуры - всё это из одного, недостаточного, корня да воровства.
Вдруг обнаружил, что пропустил в нашей общественной жизни один 'знаменательный' момент. В понедельник, оказывается, некая студентка, Саша Софронова, влепила пощечину нашему министру Фурсенко. Так что одним министрам, ведающим образованием, достается от народа, другим, которые от культуры, - от правительства. Пытались говорить, что Саша 'лимоновка' и проч. Но оказалось - у нее это, по ее словам, гражданская позиция. Она, студентка университета, влепила эту пощечину своему министру за разрушение образования. Кстати, она учится у Вас. Вас. на кафедре классической филологии. Вот тебе и развращающее действие образования, и, в частности, классического. Думаю, впрочем, она понимает, что Фурсенко лишь рычаг к переводу образования на коммерческие рельсы. Но к поступку ее будет привлечено много внимания. Понятно, что в первую очередь этот поступок обращен к первым лицам государства, к той социальной политике, которая диктуется Думой, к Совету министров, лично к товарищу Путину. И на фоне тех, кто нынче
выдвигается в парламент - Ходорковский и прочие замечательные сидельцы Лефортовской и Матросской тюрем, - на фоне их смело можно выдвинуть в парламент и дорогую Сашу, уж смелости ей не занимать.
17 сентября, суббота. Все меньше и меньше, к моему удивлению, в моей жизни остаётся политики. Казалось бы, старый человек, которому надлежит интересоваться в первую очередь только ею, - а она уходит. Всё становится неинтересным, потому что в основе лежит разочарование. Сейчас говорят относительно социальных проектов, заявленных Путиным, как будто в нашей Конституции сказано, что наше государство - социалистическое по своему духу. Но ясно и то, что для руководящих господ социализм имеет
