Журнал Наш Современник 2008 #9

дела свет 'Дорога в Шемаху' и в 1986 году 'Стихотворения' - как и два первых сборника в 'Советском писателе'. Пять сборников за всю жизнь!

Все его редкие сборники издавались мизерными тиражами, имели небольшой объем, и потому не приходилось рассчитывать на щедрость издательских касс. Чтобы обеспечить семье хоть мало-мальски достойную жизнь, он был вынужден отдавать всё больше времени переводам, единственному доступному ему и обеспечивающему более или менее надежным заработком труду. 'Перевожу, как машина!' - признался он в письме Куняеву, и в это сравнение можно было бы поверить, если судить по количеству имен поэтов, чьи стихи он переводил. Находясь в библиографическом отделе Союза писателей, я заглянула в картотеку Передреева и была поражена - 39 фамилий! У меня сохранился их список, его открывает Ф. Абдуразанов и Р. Ахматова, а завершают X. Шарипов и X. Эдилов. Но в него не вошли почему-то Я. Ян-диев, М. Ласуриа, X. Дзабалов и Ш. Цважба. То есть для сорока трех поэтов - из Азербайджана, Абхазии, Белоруссии, Ингушетии, Латвии, Литвы, Молдавии, Осетии, Узбекистана, Украины, Чехии и Чувашии - Анатолий Передреев 'прорубил окно' в широкие просторы нашей страны, к сердцам многочисленных любителей поэзии. Заслуга, достойная глубокого уважения! К тому же эти переводы выполнены далеко не механически, не абы как. Иначе кто бы стал называть Передреева лучшим переводчиком и искать его согласия на эту работу?!

В свой последний прижизненный сборник 'Стихотворения' поэт включил переводы из Э. Межелайтиса, Н. Хазри и А. Чиботару. Почему именно их? Думается, что некоторые стихи этих поэтов были близки Передрееву, отвечали его мыслям и настроению в те годы.

Передреев питал теплые и дружеские чувства ко многим национальным поэтам, ценил их дарование, уважал традиции народа. Однако его заслуги в этой области не получили должного признания, в частности, у литературной общественности тех народов, чьи стихи он переводил. В какой-то мере его оценили лишь в Азербайджане: в Баку издали сборник его стихов, Наби Хаз-ри откликнулся на кончину поэта телеграммой соболезнования и денежным переводом для семьи. Из других республик, насколько мне известно, откликов не поступало.

12. 'Всё беззащитнее душа в тисках расчётливого мира…'

Из черновиков поэта и публикаций ранних вариантов некоторых стихов видно, как совершенствовалось с годами его мастерство, какой коренной переработке и тщательной шлифовке подвергались стихи, как безжалостно отбрасывались целые строфы, а порою и целые стихотворения.

Но дело не только в отделке. 'Передреев умел без музыкального инструмента извлечь какие-то щемящие душу, прозрачные, как звезды над равниной, мелодии… ' - сказал поэт Александр Бобров, впервые прочитав - 'это было откровение!' - сборник Передреева.

В чтении самого автора эта мелодия еще больше щемила, волновала душу. Не могу похвастаться, что слышала много стихов Передреева в его исполнении. Это были лишь редкие случаи, и они оставляли незабываемое впечатление. Кроме уже упоминавшихся 'Романса' и 'Воспоминания о селе', несколько раз слышала 'Ты просто Нюркою звалась, хотя красой - под стать царевне… ' с особым ударением на последних строках:

Хотя давно На свете этом Деревни не было твоей.

Очень выразительно Передреев читал 'Окраину'. В начале чтения подумалось: это сугубо личное, свое. Но вот прозвучали строки:

Окраина, ты вечером темнеешь, Томясь большим сиянием огней, А на рассвете так росисто веешь Воспоминаньем свежести полей, И тишиной, и речкой, и лесами,

И всем, что было отчею судьбой… Разбуженная ранними гудками, Окутанная дымкой голубой.

И уже не приходило в голову, о чем эти стихи. Они вызвали особое чувство, не поддающееся определению. 'Чтобы написать о нашей окраине, нужно почувствовать мелодию. Без нее и приниматься не стоит', - заметил Виктор Лихоносов в 'Записках перед сном'. Видимо, эта мелодия и трогала так глубоко души. Передреева же 'мелодия окраины' волновала многие годы, она уже звучала в стихах 'Обруч' (1960 год):

Я гнал его… крутилось колесо… Мелькало всё - заборы и деревья, Околица - ни город, ни деревня, И дом родной, и матери лицо.

Сразу же на 'Окраину' откликнулся Кожинов. Он тут же, под свежим впечатлением написал статью, опубликованную затем в 'ЛГ' - редкий случай появления отклика лишь на одно стихотворение. В дальнейшем 'Окраину' не раз хвалили в печати.

С годами наряду с тёплыми, добрыми строками о 'живом' человеке начинают проскальзывать нотки разочарования. Они прозвучали впервые в стихах 'Робот' (1966) - о человеке, не знающем, 'что такое робость, лень, тоска и воспаленность век'. В книге академика Р. А. Будагова 'История слов в истории общества' эти стихи приведены в качестве удачного использования понятия 'человек-машина'. Затем появляются стихи 'Я видел, как скудеют чувства, мертвеют краски и слова…', и они также о 'полотнах, где бездушны краски' и 'словах без жизни и лица'. В том же ключе написаны стихи 'Знакомцу' ('Ты на виду повсюду, как на сцене…'), 'Ты умудрен и жизнью, и судьбой… ' (в одном из сборников - 'Монстр'), 'Ночью слышатся колеса… ' с выразительной строкой: 'Ночью слышно - ветер стонет: это надо мной', 'Ностальгия'.

Тяготило и общее отношение к истинной поэзии, к истинным поэтам. Пресловутые слова главного редактора одного толстого журнала 'За лирику мы платить денег не будем!' буквально травмировали поэта, он нет-нет да и повторял их с большой горечью. В беседах порою признавался: 'Как тяжело жить, когда почти никто ничего не понимает'. 'В письмах: 'Такова се ля ви, в которую я влип', 'Читай Пушкина - это единственное, что нам остается'. Возможно, потому, что Передреев вырос в многодетной семье, в обстановке, 'где настежь распахнуты окна и радость - на всех, и беда', он всегда тяготился одиночеством, искал общения, встреч. К последним годам жизни накопилась усталость, особенно от изнурительной работы над переводами. Чтобы развеяться, шел в ЦДЛ, где всегда можно встретить любителей побеседовать за рюмкой горячительного, но где, к сожалению, сталкивался с непониманием, самодовольными высказываниями, задиристыми репликами, насмешками. Понимал, что подобно Дон Кихоту выступает против ветряных мельниц и в статьях, и в беседах или, как Чацкий в доме Фамусова, напрасно тратит свою горячность. Автор одной из последних статей о Передрееве (2003 год) пишет: 'На свою беду, он чересчур тонко чувствовал стих', то есть большой редкий дар оборачивался для Передреева бедой - поистине 'горе от ума'! Понимая все это, досадуя на себя, поэт не без горечи сознавал:

В какую я впутался спешку, В какие объятья попал И как я, под эту усмешку, Душою еще не пропал?!

И сколько душевных сил тратилось напрасно при этих посещениях ЦДЛ, этих беседах! Как пагубно они влияли на душу поэта, портили настроение, отвлекали от творчества! Ведь стоило ему покинуть привычные стены, поехать куда-нибудь, скажем, в Азербайджан, Вологду или Тимониху - деревню В. Белова, как вновь рождались стихи, достойные его пера. И думается, 'поэтическая немота', приписываемая кое-кем поэту якобы из-за непомерной

тяги к совершенству, была следствием, скорее, не лучшего настроения. Об этом стихотворение 'Дни Пушкина':

Всё беззащитнее душа В тисках расчетливого мира, Что сотворил себе кумира Из темной власти барыша.

Всё обнажённей его суть, Его продажная основа, Где стоит всё чего-нибудь, Где ничего не стоит слово.

При чтении этих стихов поэт делал особое ударение на концовке строки: 'Где ничего не стоит слово'. Стихи завершаются строками:

Ты светлым гением своим Возвысил душу человечью, И мир идет тебе навстречу, Духовной жаждою томим.

Следуя Пушкину, поэт также выразил собственное видение, собственное понимание цели поэзии: возвышать душу и утолять духовную жажду. И он всеми силами стремился, чтобы именно с этой меркой подходили к поэтическому произведению. Но - увы! - всё сильнее чувствовал бесплодность этих стремлений.