— Ты смотришь слишком… как врач. Как человек профессии. Никто тебе никогда не говорил, что не надо относиться к профессии, как к женщине?
— Как к женщине?
— Да, как к женщине.
— Ну и что?
— А то, что она завладеет тобой без остатка. А ты этого и не заметишь. Не заметишь даже того, что женщина, которая всегда была рядом, стала чужой…
Он усмехнулся. Да, она права. Слишком серьёзно он в своей жизни относился к своей профессии. В итоге — ничего не добился, кроме богатых клиентов. Ведь это им он нужен. Его руки, его талант, в конце концов. А они ему…
— Ну что, так и будем стоять? Поддай, что ли! — И она взяла с лавки таз и, уже не глядя на него, начала наливать пластмассовым ковшиком из бака воду.
Странно, думал он, усмехаясь над собой, прожить другую жизнь, с другим человеком, что-то строить, обустраивать, достигать чего-то, всё большего и большего, а потом, через годы, сойтись в старенькой допотопной родительской баньке на родине и почувствовать здесь какой-то странный восторг, похожий на счастье…
Нагота их раскрепощала. Освобождала от многого. В том числе и от лет, прожитых друг без друга. Он откровенно любовался ею, её телом, её движениями. Он испытывал восторг оттого, что она — рядом. Протяни руку — и коснёшься её плеча, матовой загорелой кожи. Он вдыхал её едва уловимый запах, запах здоровой женщины, который волновал его, быть может, всего более и который она, видимо, чувствуя это, поскорее старалась смыть.
— Не смотри на меня такими глазами, — сказала она, села на лавку в углу, где было меньше света и где причудливо играли тени от чёрной пау-
тины, легко развевавшейся над стеклом лампы, опустила голову и стала омывать себя.
А он не отрывал от неё глаз. Её движения были плавны и нежны. Он следил за кончиками её пальцев, смотрел на линию шеи и спины, на загорелые бёдра и плотно сжатые коленки, настолько плотно, что там, в коленях, затопляя низ живота и колечки волос, собиралась вода и в ней плавали звёзды. Она была похожа на птицу, на молоденькую белую уточку, которая только что с берега осторожно, бережно сошла в воду и теперь плавала по тихой гавани, подныривала неглубоко, клювом и гибкой шеей оглаживала грудь и спину, блаженствовала, потягивалась то одним крылом, то другим…
— Рита, Ри, — позвал он её.
Она оглянулась, улыбнулась и сказала полушёпотом, как будто кто-то их мог подслушать и разрушить всё то, что послала им судьба:
— Нет-нет, Алёшенька, давай сперва хорошенько помоемся. И поддай, поддай ещё!
НА РОДИНЕ 1
В деревню Бабёнки, что укромно притулилась своими шестью последними дворами по берегам старого заросшего оврага с прудцом на дне, приехал незнакомый человек. Сошёл с рейсового автобуса, вытащил из багажного отсека пару одинаковых, как близняшки, спортивных сумок, встряхнул ими и смело, как свой, направился к дому напротив плотины.
— Ой! — всхлипнула за калиткой старушка. — Славик приехал! Славик, ты ли это? Или это мне уже блазнит?
— Да не блазнит, няня, не блазнит… — отозвался человек, улыбаясь и радостно оглядываясь по сторонам.
Он поставил на траву сумки, обнял стоявшую в калитке и трижды поцеловал, каждый раз заглядывая в глаза и приговаривая: 'Ах ты, няня моя…'
— Ну, как ты тут?
— Да вот живая ещё… Тридцать лет он не был на родине.
Вечером сидели за столом в чистой прохладной горнице, где пахло деревом стен и старой мебелью.
— А я думал, нет уже на свете наших Бабёнок. Что вас уже куда-нибудь сселили.
— Куда ж нас сселять? Разве что под Ковыли.
Под Ковылями — кладбище. Старое-престарое, ещё приходское. Хоронили там своих покойников все окрестные деревни. Там лежали и его, Славика, родители. И деды. И все прадеды, которых ни он, ни его тётка, няня, как он её звал с детства, уже и не знали.
— На кладбище-то зашёл?
— Зашёл. Попросил водителя подождать… Забежал.
— Хрёс повалился, — сказала няня и украдкой взглянула на племянника.
— Крест новый поставлю. — Славик задумался. — Большой! В самом наилучшем виде! Нон проблем! Это я по-английски. В переводе на русский это означает: всё будет в ажуре, няня!
— Ой, Славик! — радостно вздохнула старушка, не сводя с него глаз. — А ты, мальчик мой, постарел. Посивел вон. На батьку стал похож, ну прямо вылитый Степан. Сколько ж ты годов у нас не был?
— А как из армии пришёл… Там пошло: то Куба, то Эфиопия… — Славик поморщился, выпил стопку водки, стал жадно закусывать горячей картошкой.
Картошка была душистой, с паром. Он ел и задыхался.
— Картошка… Эх, няня, картошка!… Как в детстве… Сразу всё вспомнилось.
Тикали на стене ходики, которые тут же, среди рамок с фотографиями, висели и тридцать лет назад. Трактор гудел где-то за прудом, на другой стороне деревни.
— А крест я, няня, поставлю хороший.
— Ну и спасибо тебе, Славик, что отца с матерью не забываешь. Они ж тебя ох как любили! Тосковали всё. Анна, бывало, выйдет и выйдет за деревню. Её спросят: 'Что ты, Анна? Ай кого ждёшь?'
— Ну ладно, ладно, няня, душу мне рвать. Я ж в командировке был. А оттуда, знаешь, как непросто… Война… Это теперь можно сказать. А тогда… Человек я был подневольный…
— Да я всё понимаю. Ты ж, Славик, хрёс родителям поставь, не обмани.
— Поставлю. Сказал же! Ты что, няня, не веришь мне?
— Да это я так, Славик. Ты уж не обижайся. Мы, старухи старые, чудные становимся, безрядные. Прости, мальчик мой. Прости.
2
Утром Славик вышел на крыльцо и увидел соседа, Макарыча, бывшего колхозного счетовода.
— Здорово, Макарыч!
— О, ёк-канарёк! Славик?!
— Зайди-ка.
— На родину, стало быть?…
— Где тут у вас купить можно? — И Славик чиркнул по скуле указательным пальцем.
— Хорошей? Или какой? — Бывший счетовод сразу настроился на серьёзный, деловой лад.
— Хорошей. Я тормозную жидкость с самой Анголы не пью! — засмеялся Славик и вдруг притянул к себе за рукав растерявшегося Макарыча и сказал серьёзно, глядя в самые глаза бывшего счетовода: — Правда, потом, во Вьетнаме антифриз пробовал. Дважды! И — что характерно — не понравился! Одного только не пойму: и зачем во Вьетнаме антифриз? Там же у них зимы не бывает! Морозов нет! Вечное лето — почти как в Африке. Макарыч, ты когда-нибудь был во Вьетнаме?
— А х… мне там делать? Мне и Расеи хватает! Вон земли сколько вокруг Бабёнок! Ёк-канарёк!
— Это правда, Макарыч. Мы лучше тут водочку попьём, чем там… — Славик обнял Макарыча и
